Арлетт рассмеялась, это был ее первый смех за два дня.
— Дорогой, — сказала она с возбуждением, которого не могла подавить, — ты говоришь, как главнокомандующий, и у тебя также военные тайны, невероятнее всего то, что даже я не знаю, куда мы поплывем.
— Куда? На Кубу, — сказал он. — Я только об этом и думаю со вчерашнего дня. Мне даже казалось, будто я это тебе уже сказал. Отсюда, от Ки-Уэст, до Марианао едва сто пятьдесят километров. Куба — самое близкое иностранное государство и к тому же единственная страна в Латинской Америке, где то обстоятельство, что вы лишены американского паспорта, служит своего рода рекомендацией. Единственное также, откуда мы можем легко добраться самолетом до Праги, может быть, с кубинскими паспортами. Наша цель ясна: если нас не успеют схватить, оказаться вместе с Фа и Би до 13 января в одной из европейских столиц, чтобы во всеуслышание провозгласить истину. Мы провозгласим ее, если за это время Голдстейн не получит моего письма и не сумеет убедить Смита при помощи записи, сделанной сегодня утром. Мне кажется, что эта запись и сообщение о том, что мы с Фа и Би находимся в Праге, должна заставить Смита бить отбой. Мне не хотелось бы созывать пресс-конференцию, дабы рассказать о страшных вещах, творимых секретными службами в нашей стране. Будет вполне достаточно, если Смит заявит, что комиссия, изучавшая обстоятельства взрыва на «Литл Рок», сочла его гибель результатом несчастного случая.
В кромешной тьме обе лодки снова стояли рядом. Моторы были подняты. Весла лежали на валиках. Говорить приходилось вновь еле слышным шепотом. Севилла опять почувствовал тревогу, испытанную им несколько часов назад, когда дельфины сказали, что Боб знал все. Севилла ждал, когда Питер кончит укладывать свой мешки в маленькой лодке. Ожидание угнетало его, нервы были взвинчены, в висках стучало, под мышками струился пот, бездействие становилось невыносимым. Арлетт взяла его за руку, он тотчас же высвободил ее, ладонь была вся мокрая. А Питер никак не может закончить, он всегда такой скрупулезный, такой педантичный. Безумное нетерпение овладело Севиллой, гнев, смешанный с паникой. Он открыл рот — но сдержал себя. Наклонился к носу лодки и замер, как загипнотизированный. На него смотрел светящийся диск бортового компаса, как дружеский знак в океане темноты, единственно прочная и надежная точка во враждебном мире. И внезапно он вспомнил. Лето 1944 года. Нормандия. За изгородью во время ночной атаки светящиеся стрелки его наручных часов как будто вспыхнули и четко выделились в угрожающем смертью мраке. И тогда он почувствовал облегчение, все стало на свои места, разум вновь вступал в свои права. «Тодд, возьмите десяток человек, отправляйтесь разведать, что там у ручья, который слышится в глубине долины, и, если вам придется стрелять, не стреляйте друг в друга». Ощущение кошмара, когда надо двигаться вслепую и попадаешь все время в ловушки. Дьявольские нормандские изгороди. За каждой — немецкий пулемет, великолепно замаскированный, выжидающий в абсолютной темноте. Каждый раз от моего авангарда ничего не оставалось. Они умели сражаться.
Прохладные руки Арлетт легли ему на затылок, он почувствовал ее губы около своего уха:
— Питер готов.
— Ну что ж, тронулись, — сказал Севилла.
Где-то что-то треснуло, внезапно, громко, как разорвавшийся парус. Но нет, это безумие пускаться в море среди сплошного тумана, когда ничего не видно и ничего предварительно не разведано.
— Подождем, — сказал он, — вели ему подождать.
Он перегнулся через валик и осторожно хлопнул два раза по поверхности воды. Секунду спустя его пальцы коснулись теплой гладкой массы, он провел рукой: они оба были здесь. Он негромко свистнул по-дельфиньему: «Фа! Би!» Странно, как хорошо вписывается свист в порывы ветра и плеск воды, разбивающейся о скалы. Что должны думать там эти люди, прильнувшие к своим аппаратам?
— Фа, Би, ты поплывешь по фарватеру до выхода в открытое море.
— А потом?
— Может быть, там есть корабль, лодка. Может быть, «человек-лягушка». Ты вернешься и скажешь.
Тишина и затем свист Фа.
— Есть «человек-лягушка». Он плывет к нам. Что я делаю?
— Ты его оглушишь.
— О нет, — сказал Фа. — Я его оглушаю, он тонет, и он умирает. О нет.
— Ты его не оглушишь — он нас убивает.
Снова тишина и свист Би.
— Я перегрызаю его трубку зубами. Он поднимается наверх. Я ударяю его слегка сзади, и я выбрасываю его на скалы.