Что касается отсылки к террору, появляющейся в продолжении речи, она полностью обретает свой смысл посредством напоминания о Монтескье. Здесь "террор" не тот, что начинается с заглавной буквы, как ему часто приписывают. Упоминая о нём, Робеспьер не говорит ни о политике, ни о системе; он превращает слово в политический принцип.
Робеспьер объясняет, что, пока Революция не завершена, революционное правительство было образовано, чтобы заложить основы демократии; Франция имеет "народное правительство в революционный период"[288]. "В этом положении, - говорит он,- главным правилом вашей политики должно быть управление народом посредством разума, а врагов народа надо держать в страхе"[289]. Членам Конвента знаком "Дух законов" (1748), они знают, что Монтескье писал, что принципом республиканского правительства является добродетель; монархического, честь; деспотического, страх (террор, говорит Робеспьер). Когда оратор проводит сравнение деспотизма и революционного правительства, они понимают, что он хочет сказать: революционное правительство покоится одновременно на добродетели, потому что оно республиканское по существу, и на терроре, потому что оно деспотическое по необходимости. Это "деспотизм свободы", полностью отличающийся от деспотизма, определяемого Монтескье. "Если движущей силой народного правительства в период мира должна быть добродетель, то движущей силой народного правительства в революционный период должны быть одновременно добродетель и террор — добродетель, без которой террор пагубен, террор, без которого добродетель бессильна. […] Говорят, что террор это сила деспотического правительства. Разве ваше правительство похоже на деспотизм? Да, подобно тому, как меч, сверкающий в руках героев свободы, похож на меч, которым вооружены сателлиты тирании. То, что деспот управляет своими забитыми подданными террором, он прав как деспот; подавите врагов свободы террором и вы будете правы как основатели республики. Революционное правление — это деспотизм свободы против тирании"[290].
Террор революционного правительства не является порождением произвола и беззаконным террором деспота, который обрушивается на его подданных; здесь, уточняет он, он – это "быстрая, строгая, - непреклонная справедливость, она, следовательно, является эманацией добродетели"[291], которая поражает не граждан, а их врагов. Выступление продолжается напоминанием об этой войне свободы, которую Робеспьер намерен вести одновременно против внешних и внутренних врагов: "в республике нет граждан, кроме республиканцев. Роялисты, заговорщики — это лишь иностранцы для нее, или вернее — враги. Разве эта ужасная война, которую свобода ведет против тирании, делима? Враги внутри страны не являются разве союзниками внешних врагов?"[292].
До него никто не объяснял политику Конвента и Комитета общественного спасения, настолько связывая её с политическими теориями, и никто так недвусмысленно не пытался придать законность слову "террор", изменяя его употребление. Для Робеспьера, оно – это не требование "террора в порядок" дня, и ещё менее движущая сила деспотизма, которую обвиняют другие. Определяя второй политический принцип, послушный добродетели, он соединяет слово "террор" с "революционным правительством", но также и с собственной личностью. Безусловно, постепенное отождествление одного человека и "Террора"[293] зиждится на фактах, но, вероятно, также и на этом превращении понятия в "принцип".
Робеспьер больше не мыслит сравнений революционного правительства с античной диктатурой. Разве эта идея не слишком сильно связана с обвинениями, которые ему адресовали снова и снова, и которые он должен постоянно отклонять? Однако в зале Конвента он видит портрет Цинцинната, этого диктатора, спасшего Римскую республику, прежде чем снова вернуться возделывать свои поля… Но Робеспьер никогда не произносит его имени, и не верит в режим, который тот воплощает. Разве он не перечитывал главу, которую Руссо посвящает диктатуре в своём "Общественном договоре"? Она заставляет бездействовать законы, когда опасность огромна, а ведь, за исключением Конституции, законы не созданы; она – это абсолютная власть одного человека, а он верит в коллегиальное правительство, поддерживает ежемесячное обновление доверия к правительственным комитетам, отказывается приостановить деятельность Конвента. По его мнению, революция достойна нового режима, доселе неизвестного.
290
О принципах политической морали. Доклад в Конвенте 5 февраля 1794 г.— 17 плювиоза II года республики // Робеспьер М. Избранные произведения. Т. 3… С. 112-113.
293
Как я уже указывала, на русском нет традиции писать "террор" с большой буквы. В данном случае я оставляю с большой для того, чтобы лучше передать смысл фразы.