Слова Робеспьера резкие и точные. Двух ему достаточно, чтобы обозначить врагов, с которыми идёт борьба: "деспотизм" и "аристократия" (власть двора и министров и власть тех, кто отказывается быть "народом"). Угрозы против Собрания и против Парижа – это их работа. Взятие Бастилии – это их крах. Для Робеспьера, восстание парижан спасло свободу с помощью своего рода "чуда". Кто мог бы предвидеть, что народ одержит верх над солдатами? 17 июля, полный энтузиазма, он, вместе с другими, сопровождает Людовика XVI в Париж. Он взволнован зрелищем тех гражданах, которые поднимаются на деревья, чтобы увидеть депутатов и монарха; все, даже церковники, носят трёхцветную кокарду и кричат: "да здравствует король, да здравствует свобода". Но экзальтация не заглушает его опасений. Он доверяет свой страх Бюиссару и, одновременно, говорит о своей вере в национальную гвардию, которую только что создали парижане: "Мы надеемся, что вся Франция введет это необходимое учреждение не только для обеспечения общественного спокойствия, но и для защиты свободы нации против покушений, которых еще можно опасаться со стороны деспотизма и аристократии, тесно объединившихся в настоящее время"[75]. Робеспьер намерен доверить завоёванную свободу вооружённым гражданам, но также и самому народу. Он утверждает это на заседании 20 июля, выступая, как и бретонцы Дефермон и Глезен, против мер, предложенных Лалли-Толендалем, чтобы погасить усиливающиеся хлебные волнения. Надо остерегаться нанести удар народу, говорит он; не нужно "гасить [его] любовь к свободе". В этой позиции есть прагматизм, в котором, как Робеспьер убеждён, Революция нуждается. Можно также прочитать здесь приверженность к уже выраженным принципам: оратор напоминает, что нация теперь суверенна, и что Собрание должно её уважать в её целостности.
В последние дни июня все депутаты собирались в зале Малых забав, по приказу короля. В июле обстановка там взволнованная. Около двухсот депутатов помещается на скамьях огромного амфитеатра, увенчанного трибунами для публики. В центре одной из сторон заседают секретари и над ними председатель; напротив должностных лиц была установлена "решётка" для приёма внешних депутаций и, на возвышении, трибуна для ораторов. Именно в этой обстановке в ночь на 4 августа Собрание провозгласило упразднение феодализма, отмену десятины и привилегий сословий, провинций, городов… Именно в этом обрамлении Робеспьер активно вносит вклад в составление Декларации прав человека и гражданина.
Знаменитая Декларация была принята 26 августа. Поскольку борьба не была окончена, депутаты указывают в её названии только права, а не права и обязанности. Для Робеспьера, речь идёт о безоговорочном утверждении принципов. Тем, кто считает, что взгляды – даже религиозные – свободны до тех пор, пока они не нарушают общественного порядка, он возражает, что добавить "так просто ограничение к принципу […] значит уничтожить его, дав место множеству опасных интерпретаций" (23 августа); тщетно. Тем, кто хочет ограничить свободу говорить, писать и публиковать из-за угрозы ответного злоупотребления ею, он отвечает: "Никогда недопустимо для свободных людей провозглашать свои принципы двусмысленно; […] только деспотизм придумывал ограничения, именно таким образом он достиг урезания всех прав" (24 августа); тщетно. Тем, кто признаёт за нацией право дать согласие на налог, он отвечает, что принцип должен быть ясным, что должно быть признано, что нация сможет также регулировать размеры налога, природу и продолжительность (26 августа). Согласно Робеспьеру, только непоколебимость принципов может гарантировать свободу. Он не отклонится от этого курса.
75
Письмо Бюиссару от 23 июля 1789 г. // Робеспьер М. Избранные произведения. Т. 1… С. 97.