VIII
От экипажа, предложенного тёткой, он отказался; невзирая на дурную погоду, ему захотелось пройтись пешком. Он шёл по пустым улицам под проливным дождём, нахлобучив шляпу на лоб и высоко подняв воротник шинели, и так углубился в свои думы, что, сам не понимая каким образом, очутился в городском саду.
Правда, что он иногда проходил через этот сад из дома Грибкова в дом тётки в хорошую погоду и когда ему являлась фантазия щегольнуть модным костюмом столичного щёголя перед хорошенькими провинциалками, восхищавшимися им, но сегодня в саду не было ни одной живой души, все сидели по домам, и несравненно было бы благоразумнее сократить путь переулками. Сообразил он всё это тогда только, когда прошёл всю аллею, увязая в мокром песке, и когда возвращаться назад было уже не для чего.
Однако дождь перестал. Кругом было тихо, пустынно и мрачно. Начинало темнеть от чёрных туч, сгущавших, особенно под деревьями, наступавшие сумерки. Небо не прояснялось, и поднимался резкий, холодный ветер. Чтоб укрыться от него, Курлятьев свернул с главных широких аллей в боковые дорожки и вдруг услышал поблизости шорох, который он сначала принял за шелест вздымаемых ветром листьев, но, прислушавшись, понял, что это кто-то осторожно пробирается через кустарник. Он оглянулся и увидел две человеческие фигуры, мужчину и женщину, торопливо удалявшихся в противоположную от него сторону. Не давая себе ясного отчёта в том, что делает, он повернул за ними и почти тотчас же нагнал их, подошёл так близко, что в женщине узнал Магдалину.
Лицо её на одно только мгновение мелькнуло перед его глазами, когда она обернулась к нему, но этого было достаточно, чтоб он её узнал.
Он узнал и её плащ с поднятым на голову капюшоном, тёмно-красный на белой атласной подкладке. Не дальше как накануне, закутывал он её в этот плащ, чтоб предохранить от вечерней свежести на балконе.
С кем это она?
Увы! Когда вопрос этот мелькнул у него в уме, они были уж так далеко, что рассмотреть лицо её спутника не было никакой возможности. Для этого надо было бы за ними бежать и остановить их, а он и подумать не смел об этом.
Не такая была девушка, чтоб допустить над собой какое бы то ни было насилие. Никогда не простила бы она ему такое грубое вторжение в её интимную жизнь. Но как же назвать её своей супругой в таком случае? Должен же он знать все её тайны, прежде чем связать с нею судьбу свою навеки.
Кто этот человек, ради которого она притворяется больной и всем лжёт? Ведь и мать её убеждена, что она лежит в своей комнате с головной болью, а у неё rendez-vons в публичном саду с каким-то...
К вящей своей досаде Курлятьев не знал даже, как и обозвать своего соперника. И в чём именно он ему соперник? У неё такие странные фантазии!
Вернувшись домой, в ту комнату, лучшую в доме, которую ему уступили Грибковы, и перечитывая деловые бумаги, ожидавшие его на столе, он не переставал думать всё о том же и рассеянно выслушивал доклад Прошки о случившемся во время его отсутствия. Приходил писарь из палаты с готовым актом к Грибкову, заезжал вице-губернатор с приглашением назавтра откушать, присылали от помещицы Пустошкиной просить на чашку чая, принесли от прачки кружевное жабо; вычистила порядочно, но, разумеется, не так, как в Москве или в Петербурге. Являлся кузнец осматривать карету и нашёл, что починки много, раньше, как в десять дней, не справить.
— А ты ему, каналье, сказал, что мы послезавтра едем? — вскричал Курлятьев.
— Никак невозможно, Фёдор Николаевич, — возразил Прошка, нимало не смущаясь окриком барина, которого он знал с детства, когда ещё казачком был к нему приставлен. — Нам раньше, как через неделю, не тронуться. Князь Артемий Владимирович сами изволили сегодня заезжать, просят вас непременно к ним пожаловать на именины.
При имени князя Дульского Курлятьев поморщился.
— Да разве князь здесь? — спросил он.
— Как же-с. Изволили приехать утром. Остановились в своём доме. Вечером уезжают. Приказали вашей милости напомнить, что вы изволили обещать непременно побывать у них в деревне, когда пожалуете сюда. Изволили сказать: «Скажи твоему барину, что он меня обидит, если не пожалует ко мне к 29-му».
— Да ведь 29-е послезавтра?
— Точно так-с. Я им про нашу карету доложил, что она у кузнеца, они сказали: «Это вздор, я за ним завтра экипаж пришлю». Они ещё сказали, письмо из Петербурга от княгини ждут...
— Ну, хорошо, хорошо, ступай, — с раздражением прервал его барин, раздосадованный неожиданным приглашением и невозможностью отказаться от него.