Совсем стемнело. Лакей внёс зажжённые свечи и спросил, подавать ли самовар.
— Да разве уже так поздно? — вымолвила, не трогаясь с места, боярыня. И она хотела прибавить к этому, что Фёдор Николаевич обещал быть к чаю, но воздержалась.
Ей казалось, что всему дому известны её надежды и опасения, а ей стыдно было их проявлять.
— Девятый час, — отвечал лакей и, с трудом сдерживая улыбку, позволил себе прибавить с почтительной фамильярностью старого слуги: — Боярышня уж с коих пор на балконе сидят с Фёдором Николаевичем; Лизавета им туда шаль вынесла, посвежело к вечеру-то.
— Как? Федя здесь? — вскричала боярыня, вне себя от радостного изумления. — Что ж вы мне не доложите?
— Не велели-с. Вошли в залу и приказали одну только боярышню вызвать.
— И что ж она?
— Той же минутой изволили сбежать вниз и пошли с Фёдором Николаевичем на балкон. Там они и теперь разговаривают, — объяснил слуга, смеющимся взглядом следя за выражением лица боярыни. Из задумчивого и печального оно сделалось вдруг такое радостное, что весело было на неё смотреть.
— Ну, хорошо, оставьте их в покое, а с самоваром подождать. Когда придут в столовую, доложить мне.
С этими словами, забыв про ревматизм и одышку, на которую она постоянно жаловалась, старушка с живостью молоденькой девушки соскочила с глубокого вольтеровского кресла и лёгкой походкой направилась в свою спальню.
Тут она упала на колени перед киотом и со слезами сладостного умиления благодарила Бога и молила Его о благополучном исходе дорогого её сердцу дела. При этом мелькали в её уме самые утешительные предположения: не вызвал бы он её, если б не считал себя вправе это сделать, и не сбежала бы она к нему так охотно, если б он не был ей мил и если б она хотела огорчить его отказом. Теперь всё пойдёт хорошо. Перед смертью Иван Васильевич несколько раз выражал желание, чтоб Магдалина вышла замуж за племянника. Его как будто мучила мысль, что он лишил его родового имения из-за чужого ребёнка. Наследственным состоянием покойный Бахтерин считал себя вправе распоряжаться как неотъемлемой собственностью, и, будь только сестрица Анна Фёдоровна крошечку податливее, не так дерзка, заносчива и жестока, очень может быть, что Иван Васильевич не завещал бы всего состояния Магдалине, а отделил бы от него часть для Фёдора.
Все эти соображения стали мучить Софью Фёдоровну, особенно с тех пор как муж её умер. Теперь она считала себя ещё больше обязанной, чем раньше, исполнить его волю. Припоминались такие его слова: что ни за что не позволит он выйти замуж Магдалиночке за иностранца, а также его расспросы про молодого Курлятьева. Он им интересовался, возобновил переписку со старыми друзьями в Петербурге, чтоб узнать, что за человек выходит из его племянника...