Томительность ожидания, возрастая с ужасающей быстротой, превратилась наконец в такую нравственную пытку, перед которой все измышления инквизиции казались пустяками.
А между тем окружавшие его люди, от которых он был так же далёк душой, как и они от него, продолжали дело, ради которого сюда пришли.
Кто-то заметил, что пора бы обрядить покойника и послать за попом. Сколько уж часов прошло с тех пор, как душа его отлетела, а над телом не произведено никаких христианских обрядов.
— Надо сначала протокол составить, — заметил исправник и кивнул писарю. Тот подошёл к столу, заставленному туалетными принадлежностями, отодвинул банки и флаконы, положил на очищенное место чистую бумагу, поставил чернильницу, поданную ему одним из лакеев, уселся, вынул из-за уха перо и приготовился писать, что прикажут.
— Сейчас приступим, — сказал Корнилович, не спуская внимательного взгляда с покойника. — Но прежде мне бы хотелось задать несколько вопросов камердинеру.
Павел Григорьев, худощавый благообразный старик, с трясущейся от волнения и горя нижнею челюстью, в белоснежном жабо и напудренном парике, отделился от толпы в дверях.
— Разве князь имел привычку один раздеваться на ночь, что вы легли спать, не дождавшись его зова? — начал официальным тоном свой допрос стряпчий.
— Они изволили мне сказать, чтоб я их не дожидался, что они позовут Петрушку, когда надо будет, — отвечал камердинер.
— Петрушка тут?
— Тут-с, — отвечал дрожащим голосом молодой малый, в ливрейном фраке.
— Тебя князь не звал?
— Никак нет-с. Мне Павел Григории ничего не сказали, я думал — они князя раздели.
Обстоятельство разъяснялось очень просто. Но стряпчий этим не удовольствовался.
— У князя была привычка сидеть на этом кресле перед сном или он это сделал сегодня в первый раз? — спросил он.
Оба, и старший камердинер, и младший, объявили, что это было любимое место князя, в кресле, перед окном. А окно он не приказал запирать, жалуясь на духоту.
— Прилив крови, причинивший смерть, дал себя, вероятно, чувствовать раньше, когда князь был ещё на ногах, и потому он искал прохлады, — вставил доктор.
Предложив ещё несколько вопросов, Корнилович приступил к составлению протокола. Но, диктуя писарю отрывистыми, короткими фразами, мозг его не переставал работать, а глаза впиваться в мертвеца, точно ожидая от него разъяснения мучившей его загадки. Не давала ему также покоя мысль о Курлятьеве. Всё в молодом человеке казалось ему подозрительным, и неподвижность его, и сосредоточенная молчаливость. «Что он этим хочет доказать? Почему не держит себя, как все? — мелькал в уме вопрос, точно навеваемый посторонней силой. — Можно подумать, что от отчаяния он ума лишился, точно князь ему был отцом родным... Да и смерть отца не поразила бы его так, как это... Не всё ли ему равно, жив или мёртв муж его бывшей любовницы?»...