— Прикажите укладываться, сударыня? — спросил этот последний, переждав в молчании с минуту.
— Не знаю ещё, Лукьяныч. Мы, может быть, сегодня не поедем. Как барышня вернётся, тогда и решим, — отвечала Софья Фёдоровна.
Старик, понурив голову, вышел. Его давно уж дожидались в коридоре.
— Что ты там как долго, дедушка? — начала шёпотом молодая румяная девушка Глаша, выдвигаясь из тёмного углубления между стеной и шкафом и загораживая ему дорогу.
— Тише ты, услышат! — проворчал он, торопливо направляясь к буфетной.
Она поспешила за ним.
— Ну, говори, что там ещё случилось? — спросил он отрывисто, после того как, оглянувшись по сторонам, убедился, что некому их подслушать. Пользуясь расстройством барыни, вся дворня скучилась в людской, один только дежурный казачок дремал на конике в прихожей, да две девчонки, забившись в уголок девичьей, хихикали между собой в ожидании барыниного звонка.
— Ефимовна в старый дом за барышней собралась, — объявила взволнованной скороговоркой Глашка.
— Ну, это она так, ночь ведь уж, побоится пойтить.
— Нет, деинька, она беспременно пойдёт. Если, говорит, до чаю барышня не вернётся, я, говорит, знаю, где её найтить.
— Это она кому же?
— Илюшке. А он говорит: я вас, крёсненька, провожу. А она ему: не надо, говорит, я, говорит, и одна дорогу найду.
Старик озабоченно сдвинул брови и зашамкал беззубым ртом.
— Ну-ка, сбегай, посмотри, где она теперь, — приказал он, помолчав немного, — да скажи ей: дедка Лукьяныч тебя ищет. У барыни сейчас, скажи, был, спрашивал, едут, что ли, в деревню-то нонче ночью, как хотели.
— Сейчас!
Она побежала к лестнице наверх, где в мезонине с окнами на чёрный двор жили белошвейки под присмотром старой няни, а Лукьяныч стал ходить взад и вперёд по коридору, ломая себе голову над мудрёным вопросом: как сделать, чтоб Ефимовна вернулась из старого дома с носом и никого бы там не нашла. Кого бы повернее послать предупредить барышню? Кроме форейтора Стёпки некого, а пойти теперь в конюшню без благовидного предлога опасно, непременно навлечёшь на себя подозрение. Дорожный экипаж он уже осматривал, как шёл сюда с докладом о нём барыне, и с кучерами обо всём перетолковал, всем покажется странным его появление, пожалуй, со Стёпкой не удастся и словом перекинуться.
Но долго размышлять ему не дали, Глашка прибежала назад с известием, что Ефимовна уже ушла.
— Пока вы у барыни были, а я вас тут поджидала, она, не одевшись, вздёрнула только платок с шеи на голову, да и побежала. Теперь уж не догнать, поди, чай.
— Ах, она зелье проклятое! Кочерга дьявольская! Чёртова приспешница! — заругался Лукьяныч.
Но это не помешало Ефимовне тёмными переулочками да задворками добежать до старого дома.
Да, пустилась она в путь с большою решимостью и бежала, как молоденькая, но мало-помалу прыткость её стала остывать. Чем ближе она подходила, тем медленнее и осторожнее становилась её поступь и тем чаще озиралась она по сторонам, усердно крестясь и шепча молитву при малейшем шорохе, хотя и знала, что шуметь в эту пору за высокими заборами, кроме листьев, нечему.
В этой пустынной местности жители запирали свои дома и ложились спать рано, так что в щели плотно затворенных ставен иного света кроме еле мерцающего кое-где огонька лампады перед образами ничего не просвечивало. И дорога ей была известна. Было время, когда дом этот с запущенным садом считался у них своим и бегать бахтеринской дворне на тот двор, к родным и своякам, было самым обычным делом. Потом, как господа поссорились, и людям уж не так вольготно стало якшаться между собой, но сношения между ними не прерывались.
Ефимовна помнила, как вскоре после того как в лесу нашли маленькую барышню, у неё вышла потасовка с курлятьевской нянькой из-за их барышень, теперь, когда время погасило огонь разжигающих их обеих страстей, она судила об этой стычке со старой соперницей беспристрастно и сознавалась, что задрала она её первая обидными намёками на её питомиц. Скажи ей теперь кто-нибудь, что на её барышню бесовское наваждение нашло, в глаза бы вцепилась она такому человеку.