— А я ещё торопилась уехать отсюда! Хотела бежать от него! — проговорила Магдалина, поднимая мокрое от слёз лицо с коленей матери и устремляя на неё сверкающий странным восторгом взгляд. — Какое счастье, что мы ещё не в деревне!
— Можно уехать дальше, за границу, куда хочешь, — заметила Софья Фёдоровна.
Магдалина поднялась и отёрла слёзы.
— За границу?! — вскричала она с негодованием. — Когда он здесь? В остроге? Из-за меня!
— Из-за тебя?! С чего ты это взяла? Он сам виноват в своём несчастье, ты тут, слава Богу, ни при чём...
И она начала передавать ей слышанное от Ефимовны, напирая на то, что, по её мнению, должно было всего больнее оскорбить чувство её дочери и вырвать его с корнем из её сердца, но при первом намёке на княгиню Дульскую речь её прервали на полуслове.
— Всё это я давным-давно знаю, раньше, чем увиделась с ним, — объявила Магдалина.
— От кого? — вырвалось у её матери.
С минуту девушка колебалась, но потребность скорее сбросить с себя бремя мучительной тайны взяла верх над всеми остальными соображениями и она всё рассказала матери с самого начала её увлечения Симионием и монахиней Марьей и до последнего разочарования, заставившего её отвернуться от них навсегда. Одно время она так подпала под влияние сестры Марьи, что если не бежала к ней в обитель, то это благодаря тому, что её новым братьям и сёстрам хотелось заполучить вместе с нею и состояние, завещанное ей приёмным отцом.
Главной преградой к этому они считали Фёдора Курлятьева. Им известно было желание покойного Бахтерина вознаградить племянника за потерю наследства и мечта его отдать ему в супруги приёмную дочь. Им было всё известно, и они начали исподволь влиять на Магдалину, восстанавливать её против Курлятьева, представляя его развратником, закоренелым негодяем и таким же ожесточённым эгоистом, каким была его мать.
Но тут они не достигли цели. Магдалина почувствовала влечение к Фёдору при первом взгляде на него. Старик Андреич, с которым она виделась за несколько дней до того утра, когда молодой человек пришёл к ним, недаром уверял её, что он вылитый отец, такой же добрый, ласковый и простой. Как ни присматривалась к нему Магдалина, не могла она найти в нём тех пороков, о которых её предупреждали, и с каждым днём, с каждым часом становился он любезнее её сердцу. Когда же она убедилась, что и он в неё влюблён, душа её наполнилась таким счастьем, что ей страшно стало. Вот тут-то и насели на неё наставники и наставницы. Ни на минуту не оставляли её в покое, по целым часам простаивали скитницы в глухом переулке или, притаившись где-нибудь в обширном дворе с многочисленными службами, закутками для домашней птицы, свиней и телят, за дровами или за старой баней, чтоб, выбрав минутку поудобнее, незаметно проскользнуть в комнату боярышни. Часто, прогуливаясь с Фёдором по тенистым аллеям сада или сидя с ним рядом на ступеньках облитой лунным светом террасы и радостно млея под его страстным взглядом, Магдалина вздрагивала при мысли о том, что ожидает её, когда он уйдёт и она останется одна.
Всё-то они знали, обо всём догадывались; нельзя было не признать в них сверхъестественной силы, покровительствующей всем их начинаниям.
А сестра Мария обладала, кроме того, даром пророчества. Когда на неё нисходил Дух, все присутствующие падали перед нею ниц, содрогаясь до глубины души от ужасов, которые она в своём просветлении видела и оглашала во всеуслышание с такою уверенностью, что невозможно было не заразиться её убеждением. Что же касается аввы Симиония, он мог вызывать, когда только ему вздумается, души усопших и беседовать с ними, о чём ему было угодно. Значение слов на клочке письма, забрызганном кровью убиенных и найденном близ их трупов, разъяснила Симионию покойная мать Магдалины, явившись ему в ту самую ночь, когда приёмной дочери Бахтериных открылась тайна её рождения...: «Voeux de mon coeur vous conduira... but sacre... expiation supreme...» «Заклинаю нашу дочь Магдалину обрести путь к Духу истины и искупить молитвой и служением правой веры наши грехи», — вот как переводил эти заветные для Магдалины слова авва Симионий. И она ему поверила. Она не могла ему не поверить.