Между тем шествие двигалось к площади Революции, предшествуемое трубачами и барабанщиками, среди двух шпалер национальных гвардейцев, сдерживающих толпы любопытных. Все депутаты были в официальных костюмах: тёмно-синих сюртуках с красными воротниками, узких брюках, высоких сапогах, широких трёхцветных перевязях и с трёхцветным плюмажем на шляпах. Каждый из них держал по букету из полевых цветов и злаков. Робеспьер отличался от всех более светлым цветом своего сюртука.
Он шёл впереди своих товарищей, и на нём сосредоточивалось всеобщее внимание. Преодолев ^смущение и предчувствуя своё наступавшее торжество, он жадно прислушивался к крикам народа, встречавшего шумными рукоплесканиями на площади Революции передовые группы шествия. Это были представители различных кварталов Парижа со знаменосцами и хорами. Достигнув сквера, они разделились на две группы: с одной стороны расположились женщины и молодые девушки в белых платьях с букетами роз, а с другой — старики и юноши с дубовыми и лавровыми ветвями. Народные толпы встретили их появление восторженными криками и общим дружным пением «Chant du depart». Когда пламенные звуки народного гимна Менеля замерли, их сменило пение нового произведения Госсека, которое взывало к Верховному Существу, чтобы оно благословило Францию и всё человечество.
Затем показался батальон юных парижских воинов в синих и розовых одеждах, державших в руках длинные пики, украшенные трёхцветными лентами. Но наибольший восторг вызвала группа, изображавшая четыре возраста: детство, юность, зрелость и старость; многочисленные дети, юноши, молодые девушки, мужчины и старухи были увенчаны символическими венками из фиалок, дубовых листьев, мирт, масличных ветвей и виноградных лоз. Единодушный возглас восторга огласил воздух, залитый золотистыми лучами солнца, которые весело играли на флагах и трёхцветных лентах.
Восторженное настроение толпы достигло своего апогея. При появлении на площади Революции членов конвента отовсюду раздались крики:
— Он здесь?
— Кто?
— Робеспьер!
Народная толпа так нетерпеливо ожидала увидеть своего героя, что принимала за него то одного депутата, то другого. Наконец он явился, любезно улыбаясь и держа шляпу в руках.
— Это он! Это он! — раздалось со всех сторон.
Действительно, это был Робеспьер. В воздух полетели шляпы, чепцы; всюду махали платками, букетами, пальмовыми ветвями. Матери высоко поднимали детей, чтобы показать им народного кумира.
Робеспьер медленно продвигался, умеряя свои шаги, чтобы не слишком опередить депутатов, которые выступали по шести в ряд с торжественной суровостью судей. Всё шествие расположилось вокруг статуи Свободы, подле которой воздвигнут был жертвенник из цветов. Перед ним надлежало освятить среди клубов фимиама поклонение Верховному Существу.
Когда Неподкупный проходил через то место, где ещё накануне возвышалась гильотина, какая-то женщина упомянула об этом по простоте души. Но её голос был заглушён звуками сотни арф, которые наполнили воздух нежной мелодией. Все члены конвента достигли уже площади Революции, и тогда показалась замыкавшая шествие колесница Земледелия, задрапированная синей материей, увешанная гирляндами роз и запряжённая двумя волами с золочёными рогами. Богиню земледелия изображала красивая танцовщица из оперы, которая сияла блестящей красотой молодости, а её прелестная белокурая голова была украшена венком из золотистых колосьев.
Стоя перед жертвенником, Робеспьер зажёг приготовленные благовония востока, и облака фимиама окружили его дрожавшим в воздухе ореолом. Потом он спустился со ступеней жертвенника и обратился к народу. Звуки музыки, восторженные восклицания народа, оживлённый говор и даже крики уличных торговцев мгновенно смолкли. Сотни тысяч глаз устремились на Робеспьера, и он начал речь, простирая руки над безмолвно внимавшей ему толпой.
Неожиданное вдохновение овладело им: он решил повторить самые замечательные фразы из его прежней речи. Депутаты выслушали их холодно, равнодушно, а народ, сердце которого билось в унисон с его сердцем, докажет своим искренним восторгом их справедливость и публично даст урок своим представителям, а вместе с тем приказ во всём и всегда повиноваться Неподкупному.
Теперь, увлекаемый общим энтузиазмом толпы, Робеспьер говорил свободно, пламенно, ни разу не смотря на бумагу. Голос его раздавался громко, внушительно. Каждая его фраза вызывала гром рукоплесканий, наполнявших все фибры его сердца чувством гордого довольства. Он сознавал, что действительно и навсегда был повелителем Франции, всемогущим диктатором по воле народа. Он уже видел конвент у своих ног, побеждённый, поражённый этим грозным выражением народной воли.