В эту минуту Герои нашёл в мешке золотой медальон, украшенный мелкими жемчужинами. Его открыли, и в нём оказались белокурые волосы и две буквы: Т. П.
— Это настоящий жемчуг! — заметила госпожа Дюплэ.
Всё это время Оливье сохранял хладнокровное равнодушие, которое наконец вывело из терпения Робеспьера.
— Никто меня не уверит, — произнёс он иронически, — что столько денег и настоящий жемчуг принадлежат ученику слесаря.
Герои заметил, что он, может быть, украл их, но Оливье молча пожал плечами. Когда же Дюплэ поддержал мнение Герона, то он не выдержал и воскликнул:
— Всё это принадлежит мне, и если вы хотите знать, то я — аристократ, роялист и шуан!
— Наконец-то он сознался! — воскликнули в один голос все мужчины.
— Если я сознался, — продолжал юноша, — то отправьте меня поскорее на эшафот, мне всё это ужасно надоело!
Но Робеспьер спокойно сказал ему, что нечего торопиться и прежде надо узнать его имя и имена его сообщников.
— Моего имени я никогда не скажу, а сообщников у меня нет, хотя, конечно, вы можете их создать сколько угодно.
В это время Леба окончил чтение найденных писем и подошёл к Робеспьеру. Все эти письма были написаны два или три года тому назад, и в них не было ничего важного. Два письма были подписаны Терезой, вероятно, сестрой или невестой обвиняемого.
— Так медальон принадлежит ей, — воскликнула Виктория, — на нём буквы Т. П.
— Третье письмо, — продолжал Леба, — подписано: «Твоя мать». В нём высказываются горячие материнские чувства, и стиль письма обнаруживает, что оно писано аристократкой. Только четвёртое письмо, помеченное 1791 годом, даёт кое-какие, хотя и смутные сведения. Оно адресовано молодому человеку, тогда ещё студенту, по-видимому, его дедом и крёстным отцом, так как в нём говорится: «Я ожидаю тебя завтра, это наш общий праздник, день святого Оливье».
— Так его зовут Оливье? — спросил Робеспьер, смотря на юношу.
— «Я не пришлю за тобой лакея, — продолжал читать письмо Леба, — потому что тебе пятнадцать лет, и ты можешь путешествовать один». А так как письмо писано в мае 1791 года, — прибавил от себя Леба, — то молодому человеку теперь девятнадцать лет.
— Да, да, ему должно быть девятнадцать, — произнёс Робеспьер с каким-то странным смущением, — продолжайте, продолжайте!
— «Моя карета будет тебя ждать у нашего дома на улице Лион».
— На улице Лион? — повторил Робеспьер, не спуская глаз с юноши. — Продолжайте, продолжайте...
— «Бенуа...»
— Привратник Бенуа, — перебил его Робеспьер.
Леба посмотрел на него с удивлением, но не сказал ни слова и продолжал чтение письма.
— «Бенуа откроет тебе ставни в маленькой комнате, которая рядом с моим кабинетом. Ты вынешь из шкафа, на котором стоят бюсты Цицерона и Сократа, и привезёшь мне X и XI тома больших in-folio в красном сафьянном переплёте под заглавием...»
— «Парламентские постановления»! — воскликнул Робеспьер, к общему удивлению всех присутствовавших, не исключая и Оливье.
— Это верно, тут написано «Парламентские постановления», но как же вы это знаете?
— Очень просто, — отвечал Робеспьер, не спуская глаз с Оливье и стараясь скрыть своё волнение, — я часто видел эти книги в библиотеке советника парижского парламента де Понтиви, деда этого молодого человека.
Оливье смертельно побледнел и схватился за стул, чтобы не упасть. Он чувствовал, что его мать погибла.
— Вы знаете его семью и расскажете нам его историю! — воскликнула в один голос вся семья Дюплэ, устремляя на юношу любопытные взгляды.
— Да, знаю и расскажу вам всё, — отвечал Робеспьер, — но прежде мне надо поговорить с ним наедине. Нас тут слишком много. Я вас потом позову, Герои, вы можете подождать во дворе со своими помощниками.
Все удалились, несколько разочарованные, особенно женщины. и недоумевая, чем всё это кончится.
Видя, что Леба также направляется к двери, Робеспьер сказал:
— Не уходите, вы можете мне понадобиться.
Оставшись втроём, Робеспьер вздохнул свободнее.
Перед ним был его сын. Злоба, овладевшая им, совершенно исчезла при этом неожиданном открытии, но он всё-таки сохранил суровый вид, несмотря на сильное душевное волнение, с которым он едва мог справиться. Инстинктивно он сказал Оливье:
— Садитесь.
Юноша не обратил никакого внимания на это слово, и даже когда Робеспьер повторил его дрожащим мягким голосом, то он не двинулся с места, не произнёс ни слова. Видя, что Леба пожал плечами, Неподкупный объяснил, не спуская глаз с Оливье, что он, естественно, был расположен к внуку человека, у которого он был секретарём.