При мерцании совершенно угасавшей лампы Морис увидел, что Робеспьер стоял одетый и, вытянувшись во весь рост, дико махал руками, словно от кого-то обороняясь. Подле него стояло опрокинутое кресло.
Ребёнок подбежал к нему и спросил, что с ним. Робеспьер пристально посмотрел на него, опустился на колени и, схватив его, прижал к своей груди.
— Сын мой, сын мой! — произносил он едва слышно среди болезненных стонов.
Между тем лампа потухла, но сквозь полуоткрытые ставни пробивался сероватый свет начинающегося дня. Морис с трудом помог Робеспьеру подняться с пола и сесть в кресло, которое он прежде того поднял.
— Не нужно ли вам ещё что? — спросил он.
Но Робеспьер уже крепко спал.
Ребёнок тихонько вышел из комнаты и, бросившись на свою постель, также заснул.
В семь часов утра Робеспьер открыл глаза. Он ничего не помнил, что было ночью, а тот факт, что он спал одетый в кресле, его нимало не удивил. Это случалось нередко в критические моменты его жизни. Он открыл ставни, и в комнате стало светло. Кто-то постучал в дверь. Это был Морис, который просил позволения войти.
Это раннее появление мальчика, которого он очень любил и которому давал в свободные минуты уроки истории, изумило Робеспьера.
— Как ваше здоровье?
— Отлично! Зачем ты меня об этом спрашиваешь?
— Потому что... вы знаете... вчера ночью...
— Что вчера ночью?
— Вы меня очень перепугали.
— Чем я тебя перепугал?
Морис рассказал, что случилось ночью.
— Ты в этом уверен? — спросил Робеспьер тревожным тоном.
— А так как вы меня узнали и назвали своим сыном, то я успокоился и подумал, что у вас жар был не очень большой.
— Да, да, ты прав, значит, у меня не был большой жар, если я тебя узнал и назвал своим сыном. Ведь ты, правда, мой добрый сынок, — прибавил Робеспьер, гладя ребёнка по щеке. — Но ты не говори об этом ни слова, нечего тревожить отца и мать.
— Я никогда ничего не говорю!
— Как никогда? — спросил с беспокойством Робеспьер.
— С вами это случилось не в первый раз.
— А что же со мною случалось раньше?
— Вы часто говорили вслух во время сна.
— А что я говорил?
— Какие-то несвязные слова, которые я не мог понять. Но я так привык к этому, что не обращал внимания. А вот вчера случилось нечто необыкновенное, и я вскочил с постели.
— Совершенно напрасно. Я просто устал.
— Может быть, вас расстроил допрос шуана?
— Может быть. Но ты видишь, я теперь совсем здоров. Ну, иди, дитя моё, и помни — никому ни слова.
Когда мальчик ушёл, Робеспьер подумал, что, быть может, слишком мало ходит, и потому у него делается прилив крови к голове. Хорошая прогулка по Елисейским полям была бы для него всего полезнее. Поэтому он переоделся, побрился, попудрился и по обыкновению надушился. Но прежде чем выйти из дома, он вынул из ящика стола написанный за два дня перед тем проект закона и спрятал в карман.
Очутившись на свежем воздухе, он совершенно оправился и пошёл прямо к Кутону, одному из верных своих друзей, в числе которых находились, кроме него, Леба, Сен-Жюст и брат Робеспьера, Огюстен. Он полагал, что лучше было Кутону предложить новый закон конвенту, и тогда ему будет удобнее отстаивать его против оппозиции. Кутон был дома и согласился на предложение Робеспьера. Покончив с ним, он пошёл через Тюильри на Елисейские поля. По своему обыкновению он шагал быстро, несмотря на жару, и Блунт весело следовал за ним, прыгая и лая.
Мало-помалу Неподкупный совершенно успокоился. Он уже хладнокровно обдумывал, кто из его врагов будет жертвою нового закона. Что же касается Оливье, его матери и невесты, то их судьба его более не тревожила. Он решил, что они останутся в тюрьме до тех пор, пока наступит удобное время для их освобождения.
В конце Елисейских полей он повернул к Сене, чтобы выкупать свою собаку, как он обыкновенно делал в тёплые летние дни. На берегу реки он остановился и стал бросать в воду палки, за которыми кидалась собака и, схватив их, приносила обратно. Это мирное зрелище ещё более восстановило хорошее расположение духа, и он явился в конвент вполне готовый к борьбе с врагами.
Как было условлено, Кутон прочёл новый законопроект среди громких протестов, а затем начались шумные прения. Многих пугало предложение ускорить производство в революционном трибунале уничтожением свидетельских показаний и перекрёстного допроса. Но когда дело дошло до предоставления Комитету общественной безопасности права обвинять или миловать, то произошла паника. До тех пор конвент имел право судить представителей народа.