— Не знаю, — отвечал Робеспьер и рассказал слабым, дрожащим голосом о неудовлетворительном результате его справок в консьержери и о переводе Оливье из тюрьмы Ла-Форс неизвестно куда Комитетом общественной безопасности. — Если бы я одержал победу, то я освободил бы его, но теперь...
Кларисса вскочила с ужасом. Неужели её агония снова начнётся? Но Робеспьер старался её успокоить. Он мог ещё одержать верх над конвентом, и тогда ему будет легко одержать верх над Оливье.
— А если вы не одержите победу? — промолвила Кларисса, забывая всё на свете и думая только о своём сыне.
— Он всё-таки будет спасён. Его единственная вина заключается в том, что он оскорбил меня. После же моего падения он будет героем. Он вернётся к вам обеим, к вам обеим, — прибавил Робеспьер, нежно взглянув на Терезу. — Дайте мне вашу руку, дитя моё. Зачем она так дрожит? Быть может, на вашем юном лице, полном любви к вашему жениху, остановятся с улыбкой в последний раз мои глаза.
Кларисса была очень тронута этой сценой и хотела что-то сказать, но Робеспьер её перебил.
— Вам нельзя здесь оставаться. Пройдите в соседнюю комнату и там подождите, пока мы двинемся на Тюильри.
Затем Урбен доставит вас в надёжное убежище. Если я буду побеждён, то вам всё-таки опасаться нечего. Ведь вы также мои жертвы.
— Зачем отчаиваться? — сказала Кларисса. — Ещё не всё погибло.
— Нет, почти всё. Я слишком поторопился с наступлением на конвент. Я знаю, чьё это дело и кто мне мстит.
— Кто?
— Мертвецы.
Кларисса и Тереза посмотрели на него с изумлением.
— Вы не можете этого понять... Однако довольно, надо подумать о вашей безопасности. Проводите этих гражданок в соседнюю комнату и исполните мои приказания, — сказал он, обращаясь к Урбену.
В это время раздались громкие голоса в зале.
— Идите скорей, мои друзья сейчас явятся сюда! — сказал Робеспьер и повёл обеих женщин к дверям, но на пороге уже показались Леба, Огюстен Робеспьер, Сен-Жюст, Кутон, Флёрио-Леско, Кофиналь, Пэан и Дюма.
— Теперь не время болтать с женщинами! — воскликнул с нетерпением Кофиналь, вице-председатель революционного трибунала и самый энергичный сторонник восстания.
— Господа, разве я не имею права быть человеком? — произнёс Робеспьер утомлённым голосом и тяжело опустился в кресло.
В эту минуту комната наполнилась многочисленными патриотами, которые окружили Робеспьера.
— Что делать? — спрашивал один.
— Когда же мы пойдём на Тюильри? — спрашивал другой.
— Если атаку отложить, то конвент перейдёт в наступление, — рассуждал третий.
— Каждая минута дорога, — замечал четвёртый, — нелепо бить в набат, а затем целую ночь рассуждать. Кого и чего мы ждём?
Несколько минут Робеспьер молчал, но потом, выведенный из терпения, он вскочил и, указывая на окно, произнёс:
— Кого и что я жду? Очень просто. Я жду, чтобы весь Париж восстал, а восстали только немногие кварталы, да и то, посмотрите на площадь, сколько уже ушли ужинать! — прибавил он с иронической улыбкой.
— Они ушли не ужинать, а им надоело ждать, — заметил Флёрио-Леско.
Гроза между тем усиливалась, и дождь перешёл в ливень.
— Это ещё более разгонит наших сторонников, — заметил Робеспьер.
Леба, стоявший у окна и тщетно кричавший толпе, чтобы она не расходилась, так как сейчас её двинут на Тюильри, воскликнул:
— Они уходят сотнями!
Патриоты снова пристали к Робеспьеру, требуя немедленной атаки Тюильри.
— Решайтесь же скорее, — кричал Кофиналь, — довольно потеряно времени!
— Хорошо! Идём! — сказал Робеспьер, медленно вставая, и прибавил с горькой улыбкой: — Дай Бог, чтобы защитники конвента были так же мужественны, как наши!
— Прежде чем идти, — сказал Пэан, обращаясь к Робеспьеру, — подпишите вот эту прокламацию, она поможет возбудить восстание во всех кварталах.
— Хорошо. Дайте бумагу.
Леба подал ему перо, и Робеспьер только что начал подписывать бумагу, как вдруг остановился. Вдали послышались звуки труб.
Все переглянулись с беспокойством. В эту минуту в комнату вбежал, едва переводя дыхание, Дидье.
— Войска конвента идут на ратушу под предводительством Барра! — воскликнул он. — Они приближаются двумя колоннами. Впереди всех марширует Леонар Бурдон и при свете факелов громко читает декрет конвента, объявляющий Робеспьера и его сторонников вне закона, так что всякий может стрелять в них безнаказанно.
— Но народ, народ за нас! — произнёс Леба.
Нет, народ более не стоял за Робеспьера, а повернул обратно к ратуше, приветствуя войска конвента.