— Ты?! Дружище! Как же это так, сколько же это времени мы с тобой не виделись? Совсем совесть потерял? Робин, Робин из Локсли? О, слава Аллаху, какой гость, какой сегодня удачный день! Сулейки, посмотри, какого человека нам привел Господь. Выйди, посмотри, я ведь тебе о нем столько рассказывал! — заключая Робина в стальные объятия, вопил обрадовавшийся, как мальчишка, хозяин. — Пять лет, пять долгих лет ты не показывал сюда носа. Ах ты, проклятый, а все такой же здоровущий!
— Да и ты, старый черт, мог бы выбраться ко мне в гости. Там, может быть, не так весело, как когда-то бывало, зато охота по-прежнему хороша, да и девушки из наших мест до сих пор оплакивают твою бороду.
Сказав это, Робин почувствовал, как старый друг его внезапно изменился в лице. «Что-то я сболтнул не того», — подумал Робин и озадаченно обернулся, следуя взглядом за приятелем. Позади них стояла вышедшая из лабиринта ковров смуглолицая девушка, полнобедрая, с миндалевидными резко очерченными глазами и черными, как смоль, волосами — настоящая восточная красавица.
— Сулейки — это Робин, Робин — это Сулейки, моя благоверная супруга, о благодарение Аллаху! — вопросительно поглядывая то на Робина, то на Сулейки, сарацин представлял их друг другу.
— Да, слыхала, ты мне зубы не заговаривай, — промолвила красавица низким грудным голосом (из-за чего Робин по голосу принял ее сначала за юношу-помощника).
— Но, Сулейки…
— Что Сулейки! Как посылать жену к низким ростовщикам и клянчить отсрочку — на это у тебя совести хватает. Девицы, видишь ли, сохнут!
— Позволь. Я ведь тебя сколько уже учу: ты живешь в Англии, здесь английский язык, это образное выражение, да разразится на меня гнев тысячи пророков! — с укором, в котором чувствовалось сдержанное возмущение, сарацин обратился к жене.
Саланка, тот самый сарацин, с которым Робин вместе с ирландцем Гэкхемом добирался когда-то после стычки со средиземноморскими пиратами и побега из невольничьей тюрьмы до берегов славной Англии. Тот самый, который собственноручно зарубил с десяток охранников, когда пытался прорваться к захваченному шерифом и приговоренному к казни брату Робина, Джекобу. Плечо к плечу тогда сражались они рядом, и тот, кому не пришлось в настоящем бою прикрывать спину друга, положившись на то, что он прикроет твою спину, — тот навряд ли сможет понять всю силу и теплоту этой встречи двух сильных, щедрых на проявления чувств и свободных людей.
— Удались, о женщина, если неспособна разделить со мной высшую радость в сей жизни! Сулейки, удались и принеси немедленно старого доброго вина, да бери самого лучшего! Друг пришел!
Молодая супруга Саланки, грозно сверкнув очами, вновь удалилась в хитросплетения темно-золотистых, матово поблескивавших в свете многочисленных светильников ковров.
— Саланка, позволь, я не узнаю тебя. Ты не только женился, но еще и позволяешь этой гарпии верховодить тобою. Хотя, так как ее лицо не скрывает чадра, позволь тебе заметить, что она необычайно мила.
— Эк ты заговорил, Робин Гуд ты мой. Надеюсь, ты еще не позабыл галантнейшее из галантных искусств игры на флейте: ты бы усладил ею чудесные уши моей Сулейки. Впрочем, ей все одно — что в одно ухо влетает, через другое вылетает. Как все дочери высокопоставленных вельмож, она чересчур занята собой. Да ладно, ты лучше расскажи, какими судьбами тут, да присаживайся, располагайся. Махмуд, меня не беспокоить: пусть хоть сам португальский король сюда заявится — встречай его сам. Все, меня нет, — обратился он напоследок к неизвестно откуда появившемуся большеголовому, постриженному точь-в-точь, как Саланка, мальчугану, одетому в атласные с золотой тесьмой шаровары.
— Постой, это ведь тот самый черный волчонок, которого ты когда-то подобрал полумертвым от голода во время лихорадки?
Стоит заметить, что каждый раз, когда королевские войска возвращались в Англию из дальних восточных походов, по Лондону прокатывалась волна страшных болезней, хотя мусульмане, как известно, необычайно чистоплотны, и европейцам в то время далеко было до них. Тут уж сказывались, видимо, трудности и лишения походной жизни.
— Да, и ему я про тебя много рассказывал. Он до сих пор помнит, как ты сцепился с Мальвуазеном, когда тот огрел мальчугана своей железной перчаткой. Помнишь, тогда, в Колтсберри, ты едва не выпустил ему кишки.
— Жаркий был денечек. Джон-охотник прикончил-таки тогда этого мерзавца, да ты, Саланка, впрочем, не помнишь, ты ведь был ранен, и тяжеленную твою арабскую тушу мне пришлось тащить на собственных плечах. Несколько раз я подумывал уже скинуть тебя в ров, — и ударившись в воспоминания о славной боевой разбойничьей молодости, друзья, обнявшись, как братья после долгой разлуки, проследовали в дальнюю комнату, где Саланка на восточный манер соорудил кабинет для приема посетителей.
Впрочем, Робин довольно быстро приостановил поток словоизлияний своего друга, который говорил на неродном языке, а потому все никак не мог вдоволь наговориться.
— Погоди, приятель. Я приехал сюда не на час, и, возможно, не на один день, и надеюсь, что у нас еще будет время вспомнить все наши замечательные былые подвиги. А теперь скажу тебе — я пришел просить помощи. Тот, кого ты называешь Робин Гудом, вольный стрелок, просит помощи у своего друга.
— Я внимательно слушаю и уверен в том, что дело стоит того, раз ты говоришь так серьезно. Выкладывай, друг.
Робин поведал сарацину обо всем, что произошло с Гэкхемом и его товарищами, о посланцах Таумента, о войне за землю и о тяжелых условиях договора с шерифом Реджинальдом. Пока он рассказывал о Гэкхеме и о разговоре с шерифом, лицо Саланки было чернее ночи, но когда сарацин услыхал имя Таумента, его глаза грозно сверкнули, а на устах появилась недобрая улыбка.
— Значит, этот подлец захотел всего и сразу. Он, наверное, хочет построить в замке моего друга какую-нибудь сыроварню. Однако какого черта ты прошляпил это дело в суде?
— Да ты ведь знаешь, дружище, моей вины тут нет, и все те годы, что я живу в замке после возвращения в Англию, я удерживаюсь там лишь силой оружия. Сам знаешь, до справедливости тут далеко, а почитается лишь ловкий выстрел да точный удар мечом. Слава богу, этому-то я покамест не разучился.
Саланка пребывал какое-то время в молчании. Затем, по некотором размышлении, он отвечал:
— Задача и вправду нелегкая. Времени у нас немного, а если я даже и продам лавку со всем товаром — хватит не больше чем на половину выкупа. Твой шериф сможет подождать, пока прибудет корабль, — хотя он принадлежит не мне, а отцу моей красавицы, посланнику оманского халифата, все-таки моего груза там предостаточно. Твой шериф не занимается торговлей?
— Нет. Он много спит и много ест, в этом он разбирается лучше всего. Но выслушай меня, Саланка. Я уверен в том, что ты, не колеблясь ни минуты, отдал бы для спасения друга все, что у тебя есть, однако я пришел не с тем, чтобы разорить тебя. По-моему, я придумал кое-что получше. — И Робин, налегши после двухдневной скачки на доброе угощение своего закадычного друга, поделился с ним кое-какими соображениями, которые возникли в его изобретательной голове.
До хозяина замка в Локсли дошли слухи о том, что весь сыр-бор по поводу его поместья был затеян Таументом в угоду кармелитам. Купец хотел заполучить земли Робина, а потом уже заключить выгодную сделку с монахами. Что ж могли предложить наши добры молодцы взамен?
— Одолжим часть недостающей суммы у кармелитов, — рассудительно и уверенно произнес Робин слова, казавшиеся полной чепухой.
— Ну ты даешь. Предположим, они действительно не такие бедные, какими хотели бы казаться, но все-таки, приятель, с какой стати они будут это делать?
— Нам нужно лишь убедить Таумента в том, что кое-кому он может уступить свои угодья на более выгодных условиях. Тогда он непременно взвинтит цену едва ли не вдвое, и монахи станут более покладистыми.