— Это я знал, но она… Она ведь солярианка и плохо понимает аврорские обычаи. Она это прекратила, потому что ей не нравится, как она говорит, «неразборчивость».
— Она сама говорила вам это?
— Да. На Солярии принята моногамия. Глэдия не была счастлива в браке, но она привыкла к этому обычаю и не нашла радостей в аврорской манере, когда познакомилась с ней, да и в моногамии, которой я хочу — тоже. Вы понимаете?
— Да. Но как вы встретились с ней впервые?
— Просто увидел. Когда она приехала на Аврору — романтическая беженка с Солярии — это транслировалось по гиперволновой программе. И она участвовала в том фильме…
— Да. Но ведь было что-то еще?
— Я не понимаю, чего вы еще хотите?
— Ну, попробую догадаться. Когда доктор Василия отказала вам навсегда, она не намекнула вам на альтернативу для вас?
— Доктор Василия сказала вам это?
— Не такими словами, но я думаю, что случилось именно так. Не говорила ли она вам, что было бы полезно посмотреть на новоприбывшую молодую леди с Солярии, которая стала подопечной доктора Фастольфа? Не говорила ли вам доктор Василия, что, по общему мнению, эта молодая леди очень похожа на нее, только моложе и сердечнее? Короче говоря, не советовала ли вам доктор Василия переключить внимание с нее на Глэдию?
Гремионис явно страдал. Он посмотрел в глаза Бейли и тут же отвел взгляд.
Бейли впервые увидел в глазах космонита страх. Он покачал головой. Не следует радоваться тому, что напугал космонита — это может повредить его объективности.
— Ну? — сказал он. — Я прав?
Гремионис тихо сказал:
— Значит, тот фильм не преувеличивал? Вы читаете мысли?
— Я просто спросил, а вы не ответили прямо, — спокойно сказал Бейли. — Прав я или нет?
— Это произошло не совсем так, не в точности. Она говорила о Глэдии, но…
Он прикусил губу и вдруг выпалил:
— Ну, в общем, это равносильно тому, что вы сказали. Вы точно описали все.
— И вы не были разочарованы? Вы нашли, что Глэдия действительно похожа на доктора Василию?
— В какой-то мере — да, — сказал Гремионис, — но не по-настоящему. Если их поставить рядом, сразу увидишь разницу. Глэдия гораздо деликатнее, воспитаннее и веселее.
— Вы предлагали себя Василии после того, как встретили Глэдию?
— Вы что, спятили? Конечно, нет.
— Но Глэдии предлагали?
— Да.
— И она отказала?
— Ну, да.
— И вы предлагали снова и снова. Сколько раз?
— Я не считал — четыре раза, ну, пять, а может и больше.
— И она каждый раз отказывала?
— Да. А что, я должен был предлагать снова?
— Она отказывала сердито?
— Нет, это не в ее характере. Очень ласково.
— Вы предлагали себя еще кому-нибудь?
— Что?
— Ну, коль скоро Глэдия вам отказывала, естественная реакция — предложить себя кому-нибудь другому. Раз Глэдия не хочет вас…
— Нет. Я не хочу никого другого.
— А почему, как вы думаете?
Гремионис энергично ответил:
— Откуда я знаю? Я хочу Глэдию. Это вроде безумия, но, я думаю, лучший вид его. Я был бы сумасшедшим, если бы не было этого рода безумия. Вряд ли вы это поймете.
— Вы пробовали объяснить это Глэдии? Она поняла бы.
— Нет. Я расстроил бы ее. Я смутил бы ее. О таких вещах нельзя говорить. Мне следовало сходить к психиатру.
— И вы ходили?
— Нет.
— Почему?
Гремионис нахмурился:
— У вас манера задавать самые невежливые вопросы, землянин.
— Наверное, потому, что я землянин и лучше не умею. Но я также детектив и должен знать эти вещи. Почему вы не были у психиатра?
Гремионис вдруг засмеялся:
— Скажу. Лечение было бы большим безумием, чем болезнь. Я лучше буду с Глэдией, которая отказывает мне, чем с любой другой, которая примет меня. Представьте себе, что у вас вывих в мозгу, и вы хотите, чтобы мозг так и оставался вывихнутым. Любой психиатр крепко взялся бы за меня.
Бейли подумал и спросил:
— Вы не знаете, доктор Василия в какой-то мере не психиатр?
— Она роботехник. Говорят, это близкое дело. Если знаешь, как работает робот, то это намек на то, как работает человеческий мозг. Так, по крайней мере, говорят.
— Вам не приходило в голову, что Василия знает о вашем странном чувстве по отношению к Глэдии?
Гремионис напрягся:
— Я никогда не говорил ей. Во всяком случае в таких выражениях.
— Я разве она не могла понять ваши чувства, не спрашивая? Она знала, что вы неоднократно предлагали себя Глэдии?
— Ну, она спрашивала, каковы мои успехи. Мы ведь очень давно знакомы. Я должен был что-то сказать. Но ничего интимного.
— Вы уверены, что ничего интимного? Она наверняка поощряла вас продолжать предложения.
— Знаете, когда вы сказали это, я, кажется, вижу все в новом свете. Не понимаю как вы ухитрились вложить это в мою голову. Теперь мне кажется, что она действительно поощряла меня. Она активно поддерживала мою дружбу с Глэдией.
Ему было явно не по себе.
— Мне это никогда не приходило в голову.
— Как вы думаете, почему она поощряла вас повторять предложения Глэдии?
— Я полагаю, она хотела избавиться от меня, хотела быть уверенной, что я больше не буду надоедать ей.
Он хихикнул:
— Хорошенький комплимент мне, верно?
— Доктор Василия перестала относиться к вам дружески?
— Наоборот. Она стала более дружелюбной.
— Она не пыталась советовать вам, как добиться успеха у Глэдии? Скажем, показать больше интереса к работе Глэдии?
— Нет. Работа Глэдии и моя очень близки. Мы оба дизайнеры, художники, только я работаю на людей, а она — на роботов. Это, понимаете, сближает. Иногда я не предлагаю и не получаю отказа, мы добрые друзья. Если подумать, это очень много.
— Доктор Василия не советовала вам интересоваться работой доктора Фастольфа?
— С какой стати ей советовать такое? Я ничего не знаю о его работе.
— Может быть, Глэдия интересовалась, и это возможность для вас войти к ней в доверие?
Гремионис сузил глаза, вскочил с почти взрывной силой, прошел в другой конец комнаты, вернулся и остановился перед Бейли.
— По-слу-шай-те! Я не самый умный человек на планете, но я и не полный идиот. Я вижу, куда вы клоните!
— Да?
— Вы добиваетесь моего признания, что доктор Василия заставила меня влюбиться…
Он помолчал, неожиданно удивляясь самому себе.
— И я мог влюбиться, как в исторических романах. А раз я влюблен, я мог бы узнать от доктора Фастольфа, как обезвредить этого робота Джандера.
— Но вы не думаете, что это так?
— Нет! — закричал Гремионис. — Я ничего не понимаю в роботехнике. Как бы мне ни объясняли ее, я все равно не пойму и не думаю, чтобы Глэдия понимала. Кстати, я никогда ни с кем не разговаривал о роботехнике, и никто ничего не намекал мне насчет нее. И доктор Василия ничего такого не советовала. Ваша насквозь гнилая теория не сработала. Забудьте о ней.
Он снова сел, сложил руки на груди и крепко сжал губы.
Если неожиданный взрыв чувств и нарушил план атаки Бейли, он ничем не показал этого.
— Я понимаю вас. Но все-таки вы часто виделись с Глэдией?
— Да.
— Вы повторяли свои предложения, и она не обижалась, а ее постоянные отказы не обижали вас?
Гремионис пожал плечами:
— Я предлагал вежливо. Она отказывала мягко. На что же обижаться?
— Как вы проводили время вдвоем? Секс исключался, о роботехнике вы не разговаривали. Что вы делали?
— Разве в дружбе нет больше ничего, кроме секса и роботехники? Нам было что делать. Во-первых, мы разговаривали. Она очень интересовалась Авророй, и я рассказывал. А она рассказывала мне о Солярии. Это адская дыра. Я скорее предпочел бы жить на Земле, не в обиду вам будет сказано. И еще ее покойный муж. Дрянной у него был характер. У бедной Глэдии была тяжелая жизнь. Мы ходили на концерты, я водил ее в Институт Искусства, и мы работали вместе, как я уже говорил вам, над ее и моими дизайнами. Честно говоря, я не думаю, что работа на роботов хорошо оплачивается, но у каждого, знаете ли, свое мнение. Ее, кажется, забавляло, когда я объяснил ей, почему важно правильно стричь волосы. У нее-то волосы не совсем в порядке. Но большей частью мы гуляли.