– Отстегивай постромки у Арабчика, Елпидифор! А ты отводи свою уносную! – приказывал молодой князь. – Заворачивай кибитку! Вот так! Селифонт, возьми коренную под уздцы, ворочай! Ну…
Вероятно, не прошло бы и несколько секунд, как спутавшиеся лошади были бы распутаны, но из кареты вышел господин и презрительно, закинув назад голову и как-то подергивая своими морщиноватыми, бритыми губами, спросил, картавя:
– Какой там человек разбойничать сметь имеет?
Ему никто не отвечал. Он рассердился.
– Кидай! Опрокидывай их! – закричал рассвирепевший немец, увидев, как поднимали сбитого с лошади его вершника, который едва начинал приходить в себя.
– Что? Я скорее вас всех велю вот в эту речку швырнуть! – грозно, несмотря на свой полудетский голосок, сказал князь. – Не сметь подходить! Кирилл, не подпускай!
Гвозделом расправил руки и захватил в кулак булыжник.
Вершник соскочил с лошади и доложил своему барину, что им не справиться, так как у противников есть страшный силач… Не прикажет ли призвать городовых?
Господин прямо подошел к князю.
Это была длинная и довольно красивая еще бритая немецкая фигура, с маленькой треуголочкой сверх парика на голове, обернутая кружевами вокруг шеи и в длинном фиолетовом бархатном плаще.
– Кто тут разбой смеет чинить? – спросила фигура, обращаясь к молодому князю.
– Никто, кроме ваших людей, – пренебрежительно отвечал князь. – Сами виноваты, да сами и буйствовать начинают.
– Отчего дорогу дать вы не могли?
– Кто тебе обязан дорогу давать? Сами должны были своротить! Впрочем, и тут мой возница своротил, сколько было можно; не на мостки же ему въезжать было? А вы скачете как бешеные…
– Как вы разговаривать со мной так можете?
– Отчего не говорить, когда я говорю дело? – гордо отвечал князь.
– Кто вы такой, что смеете со мною такой говор сказывать? – прикрикнул было расходившийся немец.
– Что ты за ворона, что смеешь меня так спрашивать? – презрительно отвечал князь.
– Я ворон? Я?.. О! Я гофмаршал двора ее величества, граф Левенвольд! – отвечал немец. – Кто вы, маленький…
Вероятно, он хотел прибавить слово «скотин», но, взглянув на князя, остановился.
Князя немножко покоробило от слова «ее величества», тем не менее он твердо ответил:
– Я князь Зацепин, если ты хочешь это знать!
Имя Зацепина заставило в свою очередь немножко поморщиться Левенвольда, тем не менее он, не изменяя своего голоса, сказал:
– Хорошо, молодой человек, вы увидайте, кто из нас кому уступать должен! Вы не забудьте это! Я позабочусь, чтобы вы не забыли!
– Я тоже прошу не забыть нашу встречу и, наверное, позабочусь о том напомнить! – дерзко отвечал молодой человек.
В это время лошади были уже распутаны, и князь сел в свою кибитку. При помощи своих людей сел также в свою карету Левенвольд и мигом исчез из глаз с своими скороходами и вершниками, предшествуемыми криком форейторов. Караван в это время плелся прежним порядком по набережной Мойки, или так называемой тогда Меи. По указанию Феклы он въехал на двор, посредине которого стоял небольшой барский дом, с колоннами, статуями, вазами, солнечными часами и другими подражательными затеями французского Трианона, приноровленными к нижегородскому вкусу. Кибитка с кожаным верхом подъехала к выступающему из фасада в виде портика крыльцу; другие две кибитки по указанию привратника должны были въехать в ворота одного из боковых флигелей и отправиться на задний двор.
К кожаной кибитке подошел швейцар.
«А что, если он вдруг совсем не захочет меня видеть?» – подумал невольно молодой человек и вздрогнул от гордости; однако ж он приказал доложить, что молодой князь Зацепин желает дядюшке отдать свое почтение. Швейцар позвонил, подбежал официант. Ему пришлось повторить то же, что было сказано швейцару. Через минуту сбежал сверху другой официант и проговорил:
– Приказали просить и проводить в орлеанские комнаты.
Молодой человек задумался от этих слов.
«Что это значит? Какие это комнаты? – спрашивал он себя. – Отчего не ведут меня прямо к дяде? Ведь я ему свой, близкий, родной племянник! Отчего же не принимает он меня как своего, как близкого?»
Несмотря, однако ж, на эти вопросы и возникающее в нем сомнение, он не сказал ни слова.
Федор при помощи швейцара помог ему выйти из кибитки; швейцар передал его официанту словом: «Проводи!» Официант, поклонившись, повел его из просторных, обставленных тоже колоннами и статуями и устланных красным сукном с серой дорожкой сеней по широкому коридору в назначенные ему покои. Там встретил его дворецкий с приветствиями и объяснениями от дядюшки.