Взяв себя в руки, Гурман повесил на лицо улыбку и медленно проковылял к операционному столу.
–– Привет Мишок, – тошнота подкатила к горлу, перекрывая дыхание. Нервно дёрнув шеей, он протолкнул комок и снова заставил себя улыбнуться. – Классно выглядишь. На поправку тебе недельку и в дело. Залёживаться нам никак нельзя.
Тамара слушала, как балагурит Гурман, и всё сильнее сжимала его ладонь. Как никто, она понимала, каких усилий стоил ему этот цирк. Звонкий шлепок прогремел в операционной полноценным выстрелом. Эхо повторило его, отстреливая от стен. Тамара опустила глаза. На идеально чистый кафельный пол упали несколько красных капель. Переведя взгляд, она долго рассматривала, как ногти Гурмана, впившись в ладонь, прорвали кожу, окрашиваясь пузырящимися потёками крови.
–– Прости меня, Игорь, – просипел Балуев.
–– За что? – растянул губы в глупой улыбке Гурман.
–– Если всё перечислять, то я до следующего рождества не сдохну.
–– А я не тороплюсь. И тебе не советую. Вот с завтрашнего дня и начнёшь каяться.
Взгляд Балуева сконцентрировался на белой стене. Старчески моргая, он напрягал зрение, пытаясь рассмотреть игру светотеней. Проследив за его взглядом, Гурман почувствовал, как в серых, колышущихся тенях растворяются последние минуты жизни друга.
Тамара тоже знала Балуева с детства. Но никогда их жизненные пути не пересекались настолько, чтобы хорошо узнать друг друга. До сих пор она думала, что смерть человека можно почувствовать только близкой душой. Почему ощутила её она, человек малознакомый с умирающим, было непонятно. Впрочем, скосив взгляд на Гурмана, Тамаре показалось, что он тоже увидел это тёмное, вязкое «нечто», окутывающее тело Балуева.
–– Помнишь, когда мы брали инкассаторов в девяносто девятом, на месте нашли твои ключи с отпечатками. Тогда мы не понимали, как связка могла вывалиться из кармана. Так вот, это я их подбросил. Когда ты вышел из тюрьмы, у тебя на книжке лежала довольно крупная сумма. Ты так радовался. Но это было всего несколько процентов от того, что мы взяли.
Новость оказалась настолько неожиданной, что Гурман растерянно шлёпал губами, стараясь подобрать нужные слова. Слова, способные выразить бушующие внутри эмоции и не ранить и без того умирающего друга.
–– Балуй, ты гад, – наконец взорвался он. – Теперь ты просто обязан поправиться, а то, кому я буду морду бить. Я ведь маленьких и убогих не обижаю.
Балуев расслабленно улыбнулся, снова фокусируя взгляд на стене.
–– Рассказал бы я тебе об этом, если бы она за мной не пришла.
–– Кто она? – нарочито громко прокричал Гурман, и Тамара опустила глаза. Артист из него был плохой. – Тамара что ли?
–– Я не знаю, как её зовут, но стоит она у меня в ногах и отсчитывает последние минуты.
Балуев улыбнулся. Тамара подумала, что никогда не замечала какая красивая у него улыбка. Впрочем, она никогда и не видела, чтобы Балуев улыбался. А может это только последняя, исцеляющая душу улыбка получилась такой прекрасной?
–– Ты простишь меня, Игорь? – настойчиво повторил вопрос Балуев.
–– Нет, – зарычал Гурман. – За такие вещи надо отвечать.
–– Видишь, как мне повезло, – скрипнул зубами мужчина.
По тому, как резко побелело и обострилось его лицо, Тамара поняла, что жить Балуеву осталось секунды. На мгновение в операционной воцарилась оглушительная тишина. Тамара безразлично слушала, как слёзы, со скрипом выкатываясь из глаз, шуршали по проторенным на грязных щеках бороздам и звонко разбивались о кафельные плиты пола. Если бы несколько дней назад Тамаре сказали, что, стоя рядом с умирающим Балуем, она будет искренне плакать и искать слова, способные проводить врага в последний путь, она бы долго хохотала. Но сейчас несвойственные ей чувства переполняли сердце, вынося на поверхность всё, что долго пряталось в потайных извилинах сознания.