Эта одинокая, далеко не молодая и тугоухая женщина, которая приходилась Каретниковым дальней родственницей, приехала к ним из деревни четыре года назад. Приехала полечиться, да так и прижилась как член семьи. Все, даже Светлана, звали ее просто Стешей. Уж больно трудно было полностью произносить ее имя и отчество — Степанида Диомидовна. Стеша даже сама недовольно хмурилась, когда попервоначалу Елена Алексеевна несколько раз назвала ее по отчеству.
— Зовите меня Стешей, как в деревне, — попросила она и с тех пор почти ни разу не слышала своего отчества, к которому никогда не привыкала: отца своего не помнила, он умер, когда ей было пять лет. Надорвался на мельнице в троицын день по спору с мужиками: поднимал старый, отработанный жернов. Поднял, выиграл спор, а к вечеру горлом пошла кровь. Пролежал всего два дня, а на третий день, на закате солнца, умер. Мать рассказывала, что до последней минуты был «в явственном сознании» и все звал дочку. Зная, что умирает по-глупому, просил прощения у дочери, у жены, у бога…
А полгода назад, с большими хлопотами, при вмешательстве месткома завода и поликлиники, где она лечилась, Дмитрий Петрович прописал Стешу постоянно. Артель промкомбината, для которой она вязала хозяйственные сетки, заключила с ней постоянный трудовой договор как с работницей-надомницей. В июне ей выдали трудовую книжку. Стеша была без ума от счастья. Она и до поступления на постоянную работу, как только могла, помогала Елене Алексеевне — стирала белье, выбивала ковры и дорожки, убирала квартиру, готовила обеды… Но как только получила трудовую книжку и у нее начался законный трудовой стаж, она, ловкая и сильная, несмотря на свои пятьдесят четыре года, с еще бо́льшим рвением и усердием повела хозяйство Каретниковых. Все в квартире было открыто, нараспашку, по-семейному. Единственное условие поставила Елена Алексеевна перед Стешей: все, что они покупали в магазинах, должно было записывать, и аккуратно вести учет расходов. Однако об этом Елена Алексеевна сказала мягко и безобидно: «Даже пословица есть такая, Стешенька, деньги любят счет».
Всего один раз Стеша провинилась перед Дмитрием Петровичем, но и эта вина ее была бескорыстной, а позже стала просто-напросто веселым семейным воспоминанием. Дмитрию Петровичу его давнишний фронтовой друг по дороге в Сочи привез в подарок из Улан-Удэ, где он жил и работал, дюжину добротных байкальских омулей особого засола, с запашком… Это было недели за две до Нового года. Зная цену этой редкостной рыбе, которую в Москве не купишь ни за какие деньги, Дмитрий Петрович сам как следует плотно завернул омулей в Пергаментную бумагу и положил пакет в нижний отсек холодильника. На всякий случай, чтобы запах омулей не дразнил и не смущал никого, замаскировал пакет банками с зеленым горошком и томатным соусом. Пользуясь тем, что на кухне были Елена Алексеевна, Стеша и Светлана, строго-настрого наказал: до Нового года омулей не трогать, будут гости. Стеша в это время, и без того плохо слышавшая, колотила на деревянной доске кусок мяса для жаркого. Наказ Дмитрия Петровича она не расслышала.
А за два дня до Нового года Дмитрий Петрович поздно вечером, когда Елена Алексеевна и Светлана уже спали, случайно заглянул на кухню, где Стеша иногда до полночи засиживалась над письмами в деревню, и увидел… То, что он увидел, в первую минуту заставило его замереть на месте. Даже захватило дух. Поводя носом, он стал принюхиваться к специфическому омулевому запашку.
— Стеша, что ты ешь?.. — робея от догадки, спросил Дмитрий Петрович.
Стеша преспокойно вытерла фартуком маслянистые губы и благодушно ответила:
— А селедку. Никто не хочет ее есть, так я ем. Мне она пондравилась, одно объедение. Вчера я Кузьминичну угощала, уж так хвалила, так хвалила… Говорила, что отродясь не едала такой скусной.
Кузьминична — это была старушка няня из соседней квартиры.
— Стеша, ведь это же омуль, а не селедка! — жалобно сказал Дмитрий Петрович.
— Ну, так что омуль?.. Омуль, а скусный, а вы никто не едите…
Дмитрий Петрович горько вздохнул, полез в холодильник и, обнаружив в пергаментной бумаге два самых маленьких омулька, подошел к Стеше и громко попросил:
— Стеша, прошу вас, эти две рыбки, пожалуйста, оставьте. Ее мне в подарок привез однополчанин, Николай Иванович. Хорошо?
— Хорошо, — ответила Стеша и протянула руку к остаткам недоеденного омуля.
Постоянно занятая хозяйством, Стеша никогда не имела привычки особо приглядываться к гостям и прислушиваться к их разговорам. Однако с Петром Егоровичем поговорить любила. Особенно про родную деревню, куда в молодости он вместе с отцом наезжал почти каждое лето, подгадывая все к пасхе. Вспоминали стариков, многие из которых уже приказали долго жить, ветряную мельницу, что стояла на бугре за кладбищем, где был похоронен отец Стеши. Петр Егорович помнил его хорошо. Рассказывал: бывало, высыплет почти вся деревня на выгон в воскресенье, ребятишки и девки гоняют в лапту, парни с мужиками режутся в орлянку, а Диомид Сыромятников, играючи силушкой неуемной, радуя взоры дружков-товарищей и нагоняя страх на злыдней и завистников, «крестится» двухпудовиком.