Выручил Иван. Припер ночью почти полный мешок картошки. От натуги выступили на лбу жилы, а уж как радовался!
— Хватит, мама, и посадить, хватит и на еду.
Допытывалась, где достал. Иван криво усмехался:
— Заработал!
— У кого ж ты заработал?
— А что? Заработал — да и только!
— Должно быть, хорошо поработал, если столько дали.
— Хорошо поработал или нет, пусть уж это вас не заботит.
Ганка будто впервые видела его. Стоял перед ней гибкий, длиннорукий, и хоть лицо еще детское, а уже начало грубеть, возле губ легкие бороздки. Она и не заметила, когда он повзрослел. Ну, будто нынче еще с утра был такой, как всегда, был ребенком, а это… Перевела взгляд на Толика, потом на Саню. И они подросли. И почему-то казались ей маленькими взрослыми людьми. Глаза у всех серьезные, с налетом усталости, — и в этих взглядах уловила житейский опыт и что-то значительно больше и глубже, чем опыт.
Встали до рассвета, чтобы управиться со своим клочком, пока земля влажная. Немало уже кустов посадили, когда мимо прошел Глемездик. Поздоровался по старой памяти и, минуя их огород, крикнул:
— Слыхала? У Гордея Пилявца этой ночью кто-то картошку из погреба украл!
Крикнул — и пошел. Ганка даже не сообразила сразу, о чем это он. И вдруг выпрямилась, изменилась в лице. Лопата выскользнула из рук. Хотела заглянуть Ивану в глаза, а тот прятал их, притворяясь, что ничего не слышал, что очень заинтересовался борозняком[10].
— Иван…
Прутиком он перевертывал борозняка с боку на бок.
— Иван…
Видно, ему заложило оба уха. Толик подошел и толкнул его в плечо, но старший брат турнул его локтем — и все прятал глаза.
— Дети, — сказала мать, — смотрите, где бугорки, доставайте из них посаженную картошку.
Выкапывать принялись с большей охотой, чем сажали. Толик побежал за второй лопатой, а Саня прямо руками выгребала. Иван между тем нашел еще одного борозняка. Толик, искоса поглядывая на мать, подошел к нему и шепнул:
— Беги!..
Иван опять толкнул его локтем, но уже полегче. И снова согнулся, копаясь в земле. Однако посаженной картошки не выбирал.
Саня старалась поймать его взгляд, но напрасно. Иван упорно смотрел под ноги.
Когда участок был перекопан, когда выгребли все, что посадили, ссыпала Ганка картошку в кучу и сказала Ивану:
— Неси туда, откуда принес.
Сын пробовал взвалить на себя мешок, но сколько ни топтался — силы не хватало. Оторвать от земли оторвет, а дальше — не может. Когда Саня с Толиком бросились помогать ему, мать сказала:
— Пусть сам! Умел принести, пусть сумеет отнести.
Как Иван ни крепился, как ни храбрился, но и у него выступили слезы. Ганка ему и поддала — стало ей вдруг жаль ребенка, и самою себя, и еще чего-то жаль, о чем она и словами не могла сказать.
Вот так они и шли: Иван впереди аж сгибался под мешком, за ним ступала мать, а позади — Саня и Толик. И никто не смотрел прямо перед собою, все уперли взгляд под ноги, все были хмуры и злы. До Гордеевой хаты было не так уж близко, и мать удивлялась, как это Иван мог столько дотащить. Но умел украсть, пусть сумеет и отдать. Разве она учила его брать у людей без спроса? Разве она сама когда-нибудь утащила чужое? Не было такого и не будет, как бы тяжело ни приходилось.
— Куда это вы целым стадом? — спрашивали у Ганки, здороваясь.
Она же на приветствия не отвечала, а глаза глядели под ноги в пыль, на людей и не поднимались. Однако какая-то искра радости тлела в Ганкиной душе. Раз спрашивают, куда это они, значит, еще никто ничего не знает. Но… разве в Збараже что-нибудь утаишь? Что весь Збараж, что их Хацапетовка — одинаково.
Гордей Пилявец как раз выходил со двора. Мешочек с инструментом держал под мышкой: наверно, к кому-то на работу торопился. Были у него белые, словно присыпанные снежком усы, а снизу желтизной взялись от табака. Под самым глазом — белый рубец: когда-то щепка отскочила и глубоко прорубила.
— Здравствуйте, — сказала Ганка. — Принимайте воров!
Словно пошутила, а у самой хоть бы черточка дрогнула в лице. Гордей глянул на парнишку с мешком, все понял.
— А разве вы воры? Вы — добрые люди.
У Сани от услышанного внезапно расцвело лицо. Весело посмотрела на братьев, но они были хмуры, и она запечалилась.
— Были добрыми, да злыми стали, — сказала мать. — Посмотрите на этого разбойника! Вы только полюбуйтесь на него!
— А что, славный, — незлобиво сказал Гордей. — Только он не один, наверно, а еще с кем-нибудь, потому что многовато забрали картошки. Да что я вам скажу? У меня картошки хватит, а если вам нужна, так не отдавайте.