— Сын русского бога Вениамина, — шептал сородичам хитроватый Иван, показывая на Андрея. — Однако очень любит наши тадебце.
В тундре ходили легенды об архимандрите Вениамине, в совершенстве знавшем язык и обычаи самоедов, жалевшем их, а потому нещадно уничтожавшем языческие суеверия, считая христианство их спасением. Это Вениамин в 1825 году сжег деревянных идолов-болванов, выставленных ровными рядами на берегу губы неподалеку от устья Печоры, отчего губа носила название Болванской. Боясь неистовства грозного миссионера, самоеды безропотно принимали крещение, русские имена; вешали в чистом углу чума лики святых, но тайком поклонялись своим тадебце — духам, уважали их и задабривали, когда те приносили им удачу в охоте, сохраняли стада оленей, и ругали их нещадно, когда на стадо нападали волки или дикие олени ускользали от охотников.
В самоедском старшинке жил православный Иван и суеверное дитя первозданных просторов тундры Хасовако. Представляя сородичам Журавского как сына Вениамина, любящего их болванов, Иван Хасовако объединял христианство с язычеством. Самоеды не могли понять только одного: почему сын Вениамина отказывается крестить их детей? Однако и тому нашлось у Ивана объяснение:
— Он русский бог, — показывал он на Журавского, — а крестит простой поп!
Андрей бранил Ивана, сердился на него, но ничего не помогало — уж очень нравилась Хасовако роль проводника русского бога. От подношений же Иван решительно отказывался.
— Бог Вениамин не принимал дары, не делает этого и его сын!
Дело со словарем пошло значительно быстрее, когда встретили они в тундре одинокого промысловика Никифора Хозяинова, по прозвищу Ель-Микиш. По материнской линии он был кочевником-ненцем, а по отцовской — ижемцем. У Никифора в Мохче, близ села Ижма, были дом и хозяйство, ведомое женой и сыном, а самому ему кровь предков не сулила домоседства и в старости. Никифор, как вскоре выяснилось, в совершенстве знал самоедский и ижемский языки, говорил и сносно писал по-русски. Было у него еще одно достоинство, сделавшее его для Журавского необходимым на все предстоящие годы их странствий: он неудержимо хотел познать все, что есть в его родном крае. Любознательность гоняла его за Урал, на Новую Землю, на Вайгач. Свое пребывание в тундре сейчас, летом, он объяснил не столько промыслом, сколько необходимостью охраны своих промысловых угодий. Пожилой, прокаленный всеми полярными ветрами и морозами, Ель-Микиш был на редкость вынослив и терпелив. Домой он не торопился, а потому охотно согласился помочь Журавскому, показывая и рассказывая многое.
— Губят пушной промысел пришлые, — часто досадовал Никифор, объясняя Андрею, что ижемцы, пустозерцы летом выкуривают песцовую молодь из разветвленных нор дымом, ловят щенят и сдирают недозревшие шкурки.
— Почему они так делают?! — недоумевал Журавский. — Такая шкурка, наверное, стоит гроши?
— Рупь-полтора, пускай и черный крестоватик, — качал головой Ель-Микиш. — Зимой же Пинег ли, Ирбит ли шкурка белый песец дают двадцать — двадцать пять рубля. Черный крестоватик растет голубой песец — шкурка дают сто рубля!
— Как же не понимают этого ижемцы и пустозерцы? — все еще не мог уяснить кажущуюся нелепость Андрей.
— Сам коди, сам гляди, — не стал раскрывать ему волчьих законов тундры Ель-Микиш.
Несмотря на явный успех в познании самоедского и ижемского языков, главным делом поездки в Большеземельскую тундру Журавский считал ботанические и зоологические сборы и наблюдения. А тут, что ни шаг, то парадокс: в арктической зоне, почти на самом побережье Ледовитого океана, Андрей насчитал около шестидесяти видов высших цветковых растений и собрал сотни жуков разных семейств. Мало того, в речной гальке он находил обкатанные частицы каменного угля, а в песчаных дюнах реки Шапкиной нашли они с Никифором окаменевшие раковины моллюсков, живущих и сейчас в океане, но за триста верст от реки. Озера, куда никак не могла попасть морская вода, были явно солеными. Тундра, которую все научные и популярные издания иначе и не характеризовали, как сплошное болото, местами более походила на степь. Реки близ океана текли в глубоких каньонах.
Как осмыслить и объяснить все это?! Откуда в тундре каменный уголь? Берега Шапкиной явно были морским дном, но когда? Дном какого моря? А что, если ученые ошибаются: Ледовитый океан сейчас не наступает на сушу, а медленно отступает... Тогда все становится более понятным: и соленость «сухопутных» озер, и моллюски, и каньоны...