— Друг детства и юношества, — многозначительно объяснял он социал-демократам свои отношения с Чаловым. — Как знать, не был бы ли я на вашем положении, если бы не Николай Иларионович...
И это было похоже на правду, ибо по образованию, уму и опыту место Тафтина было не в забытой богом Ижме. Не скрывал он и своих прогрессивных взглядов.
Полгода тому назад Тафтин подал архангельскому губернатору адмиралу Римскому-Корсакову интересный проект управления кочевниками, в котором привел убедительные факты ограбления самоедов ижемцами, пустозерцами, чердынцами. Выводы Тафтина были таковы: освободить кочевников от пушного ясака, заменив его налогом — по одному рублю с самоедской души; с ижемских и пустозерских оленеводов взимать олений покопытный налог в самоедский фонд. Причем если оленевод скроет или уменьшит свое стадо в заявке, то излишние олени, выявленные чиновником, должны быть конфискованы. Дела кочевников Тафтин предлагал передать в ведение губернского по крестьянским делам присутствия, назначив над самоедами особого чиновника.
Римский-Корсаков, расчувствовавшись, послал в Петербург самого автора проекта с полным одобрением всех пунктов. Тафтин пробыл в столице долго, однако добился высочайшего утверждения своего детища. Всю суть, все свои мечты он вложил в последний параграф «Самоедского устава»: «Суду чиновника по крестьянским делам средь самоедов подлежат все: кочевники, крестьяне русские, так и зыряне, лица мещанского и купеческого сословия, проживающие, хотя и оседло, в пределах тундр».
Тафтин рассчитал, что если его назначат чиновником тундр, то он получит неограниченную власть не только над кочевниками, но и над ижемскими, пустозерскими и чердынскими богатеями. И чтоб наверняка получить такую власть, Тафтин дополнил проект словами: «Чиновником, наделенным столь высокими полномочиями, должно быть лицо, имеющее высшее образование и опыт управления инородцами».
Вернувшись из Петербурга, он поторопил адмирала, и съезд чиновников и старшин назначили на август — когда оленеводы угоняют свои стада к новоземельскому побережью океана и быть на съезде не смогут. В Мезень съехались чиновники по крестьянским делам, губернский казначей Ушаков, адмирал Римский-Корсаков, и «съезд» состоялся.
Случилось все так, как и задумал Петр Платович Тафтин, названный на послесъездовском банкете «самоедским царем».
Тафтин — царственно-важный и благодушный — поднялся навстречу столичному студенту, справился о родителях, их родословной, о целях путешествия. Усадил за маленький столик, предложил семги, чаю, коньяку. Он сделал все, чтобы расположить Андрея к беседе, к откровенности: не оскорбился за отказ выпить с ним, был по-отечески внимателен и отзывчив, хотя сам пил много и как-то тяжело, словно поневоле. Но слушал внимательно, заинтересованно.
— В чумы самоедов мы занесли все наши болезни, не дав кочевникам медицинской помощи. Мы навязали им законы нашего жестокого общества, не освободив их от пут общинно-родового строя. Мы лишаем их оленей, исконных пастбищ, мы лишаем их права жить! — горячился Журавский, вспоминая все, что он увидел и услышал за эти два месяца.
— Позвольте заметить, — поднял на Андрея тяжелые глаза чиновник, — вы слишком упираете на слово «мы». Вы-то тут при чем?
— Под «мы» я подразумеваю мыслящих русских людей, обязанных защищать своих младших братьев. Молчаливое созерцание — лучший способ поощрения разбоя. Вы, Петр Платович, надеюсь, знаете о бедствиях самоедов не понаслышке?
— Знаю. Видел. Теперь наступит тому конец.
— Каким образом?
— Читайте... — Тафтин пододвинул к себе баул и достал постановление мезенского съезда. Высочайшее же повеление об отмене пушной дани он еще в Питере запрятал на самое дно, ознакомив с ним только официальные губернские власти. Управляющий Казенной палатой статский советник Ушаков стоимость царской милости для самоедов подсчитал мигом: четверть миллиона рублей ежегодно!
Журавский читал «Самоедский устав», все чаще и чаще поднимая недоуменные глаза на чиновника по самоедским делам.
— Русским, ижемцам запрещается ввозить и торговать спиртными напитками в Большеземельской и Малоземельской тундрах? — спросил он, уточняя.
— Спаивают наивную самодь, спаивают и обирают, Андрей... Владимирович.
— Это так, но тут ни слова не сказано о мерах наказания и контроля! — возмутился Журавский. — Вписав слово «запретить», забыли установить надзор. А что значит этот параграф: «...владельцы оленьих стад обязаны в срок до 1 ноября подавать письменно заявки на поголовье будущего года...» Вот тут наказание предусмотрено: «...олени, обнаруженные сверх заявки, изымаются. Сумма, полученная от продажи излишних оленей, делится поровну между казной и лицом, обнаружившим излишки». Петр Платович, так это же узаконенный путь махинаций и грабежа! Как же неграмотные самоеды подадут заявки с необъятных просторов тундры вам, чиновнику в Ижму?! Это не устав, а... петля на шее обреченных!