— Извольте, господин студент, выражаться легче о высочайше утвержденном документе. — Тафтин строжел, но строгость пока носила отеческий характер. — Главное, не сам закон, а законотолкователи... Смею вас заверить, что этот параграф мной будет использован с пользой для самоедов и в наказание их притеснителям. Смею вас заверить... Чем руководствовались же составители этого устава в Петербурге — не ведаю-с... Однако общая же польза самоедам очевидна — они взяты под охрану государственных законов.
— Ха-ха-ха! — не сдержался Журавский. — Судопроизводство полагается вести на русском языке, а следователю запрещается вызывать ответчика или свидетеля, если их кочевье находится более чем в трех сутках пути от места следствия! Если раньше старост выбирал суглан, то теперь будет назначать чиновник! У вас нет лишнего экземпляра этого «шедевра»?
— Вам-то он зачем?
— В Архангельске ли, в Петербурге ли я найду автора этого творения. Мне кажется, что сотворили его со злым умыслом.
Журавский увлекся и не смотрел на Тафтина. А зря. Ох как зря! Внешне чиновник все так же был царственно покоен, но зрачки его белели и расширялись от бешенства.
«Генеральский недоносок! Заноза питерская! Я отучу тебя совать нос в чужие дела!» Чтобы скрыть прилив ярости, которую он не всегда мог обуздать, Тафтин склонился над баулом, достал экземпляр постановления и подал Журавскому.
— Охотно, охотно вверяю вам и убедительно прошу: подчеркните упомянутые параграфы и прокомментируйте их соответственно вашим убеждениям на полях... А сейчас...
— Прошу принять мои извинения за беспокойство и благодарность за внимание. Честь имею, — поднялся и быстро склонил голову возбужденный Журавский.
В каюте капитана Андрей поспешил закончить комментарии к постановлению до причального гудка в Усть-Цильме, зная, что там времени на это не будет. Да и каюту Бурмантова положено было освободить до уездной пристани, где к капитану обязательно жаловали гости.
В Усть-Цильме на палубу причалившего парохода первым поднялся полицейский пристав Крыков с двумя стражниками. С этого года, когда и в центре Печорского уезда появились политические ссыльные, он обязан был инструкцией властей осматривать каждый транспорт, следующий мимо пункта поднадзорной ссылки. Правда, обязанность эта не была обременительной — пароходик «Печора» был единственным на реке, протекающей по огромным пространствам. Была и еще одна, более приятная, причина посещения парохода приставом Крыковым: судовладельцем был подписан с уездными властями выгодный контракт на доставку казенных грузов, арестантов, почты. А коль наблюдение за выполнением контракта было поручено тому же приставу, то неписаные, но неукоснительно соблюдаемые правила обязывали капитана каждый раз выставлять Крыкову угощение.
— Осмотреть судно! — приказал пристав стражникам. — Всех подозрительных ко мне в каюту.
В капитанской каюте, куда сразу же направился пристав, его торопливо встретил Бурмантов, дурашливо щелкнул каблуками: «Преступников, кроме капитана, на судне нет!» — и скороговоркой передал просьбу Тафтина немедля зайти к нему в каюту.
— Кум! — растянул в улыбке жирное лицо Крыков. — Прибыл! Едет, родимой! Где он?
— В первой, Александр Сампсонович. Ждет с угощением... Смею отсутствовать... — крикнул юркий капитан уже с палубы.
Тафтин стоял в дверях своей каюты, поджидая давнего друга.
— Проходи, проходи, Сампсоныч, — пропустил он впереди себя пристава.
— Ого! Ого-го, — оживился полицейский, глянув на стол. — С прибытием! Сподобился в цари-то самоедские?
— Это потом, Александр, — как можно жестче одернул Крыкова кум. — Потом! Дело есть: на палубе студент... Подозрительный студент. Ездит по тундре, возмущает инородцев. На пароходе высказывал антиправительственные заявления. Ими, заявлениями, испещрен государственный документ. Обязательно изыми при обыске. Понял?! Действуй! Как отправишь со стражниками, сразу сюда...
— Рад стараться! — вытянулся Крыков, тараща на Тафтина плутоватые глаза. — Понял. Сделаю.