— «Печорская естественно-историческая станция Российской Академии наук», — громко, с расстановкой прочитал надпись Алексей Иванович. «...Российской Академии наук!» — повторил он громко и наполнился отеческой гордостью, разом прощая своему зятю все, что принес он дочери вместо жданного столичного барства: и соломенное вдовство, и мытарства из Питера в Усть-Цильму, и постоянную нужду. Алексей Иванович шагнул к Андрею, сграбастал его своими ручищами и прижал к белому праздничному длиннополому кителю, роняя на округлую седую бороду крупные слезы. — Вот оно, богатство-то наше! — сказал он, ни к кому не обращаясь, но Риппас понял, что это вмещает и Андрея, и его дела, и станцию, и сокровенные помыслы помора. — По мне, иного-то и не нать! — подтвердил мысли Риппаса Алексей Иванович.
А наутро Усть-Цильму заполонила, рассветив до сказочной радуги, очередная петровщина — годовой, жданный, изначальный русский праздник. Нет на всем Севере праздника краше и песеннее усть-цилемской «горки». Спорьте не спорьте, а нет! И причин тому много: и та, что Ивашка-Ластка — первый засельщик — был князем новогородским, а не холопом московским, и сзывал он к себе не холопов, а дружинников; и та, что от несносных козней патриарха Никона бежали на Печору не рабы — раб рабски примет любую веру, — а знать непоклонная; не бедна и сама Мати-Печора, одевающая нынешних «бояр» и «княгинь». Однако заглавным стержнем сохранности величия «горки» была свобода, дух печорян, не знавших барщины.
Ох не пустые эти слова, не просто красивая запевка усть-цилемской «горки»!
Именно сегодня, на «горке», невеста должна быть так одета, так песенно-величава и обворожительна, чтобы смелый «боярин» такой и запомнил ее до самых сумеречных покровских дней, до свадебной мясоедной поры, и выкрал, умчал ее из родительского дома под охраной бешено скачущих на конях дружков, как былой боевой дружины. Пусть это будет по тайному ли, явному ли сговору с «княгиней», пусть то свершится при молчаливом одобрении родителей, но устьцилем — как кличут себя потомки новгородцев — должен жениться умыканием! Навсегда запомнится им эта тревожно-сладостная первая ночь, проведенная в схороне у какой-нибудь сердобольной тетушки. И не надо после такой ночи вывешивать домотканую простыню на обозрение толпе, не надо и попрекать жену прошлым — сам умыкнул! Таков обычай в вольных печорских краях, заведенный дедами в их удалой молодости.
Свадьба будет, но уже после той сердцебойной ночи, после того, как простят жениха родители невесты — а что им еще остается делать? Им, которые яркими сполохами памяти о своем умыкании хоть на миг да отогреют задубелые в ежедневной заботе сердца.
Вот почему один раз в году все девушки двухтысячной Усть-Цильмы выходят на изумрудное солнечное взгорье и плывут, плывут мимо строя «бояр», свиваясь в гирлянды, выгибаясь радугой, склоняясь шелковой травою и распрямляясь павою — смотри, смотри, «князь», на мою красу и стать, слушай милый голос. Вот что вкладывают они в слова:
Смотрят, оглядывают «бояра» «княгинь» и не узнают своих подружек недавних детских забав: «Гли-ко! И откуда взялось? И откуда приросло? И откуда стать така?! Умыкну! Умыкну!..»
— Любуетесь? Завидки гложут? — услышал Андрей знакомый голос совсем под ухом. — Загляденье! Диво дивное!
Андрей обернулся: перед ним стоял рослый улыбчивый русый парень в косоворотке, простоволосый.
— Прыгин! Николай Прыгин! — обрадовался Журавский.
— Он, Андрей, он! — улыбался Прыгин, радуясь вместе с Андреем встрече в столь далеких от столицы краях. Там они были просто знакомыми студентами, здесь же обнялись как родные братья.
— Давно здесь? — спросил Андрей и, не дожидаясь ответа, представил Прыгина Платону Борисовичу. Тот — сухой, высокий и сутулый — протянул Прыгину руку и крепко пожал, внимательно разглядывая, оценивая ссыльного студента.
— Вернулись в родные гнездовья? — рассмеялся Николай. — Теперь ты здесь не один. Не единицы, — уточнил Прыгин, — а сотни студентов, рабочих, готовых помочь твоему делу. Слышал, как тебя окрестили ссыльные? «Добровольно ссыльный»!
— Приобщили к себе? Что же, ни возражать, ни отделять себя не буду. Но коль приобщили, то помогите: я лишен официальных помощников, у меня мизерный штат — это самый больной вопрос при становлении любой научной станции, тем более нашей, открываемой здесь. Жду вас всех сегодня же вечером.