— И что, мама сильно расстраивалась? — спросил Шевелев.
— Пхи, — точно, как мать, сказала Люба, — совсем не расстраивалась. Она, как бутылку запустила, вернулась в комнату и как начала хохотать. «Вот, — говорит, — донеча, как мы жениха наладили». Мы прямо до слез смеялись…
— А он потом не пакостил? Агроном ведь, начальство…
— Не… Наверно, побоялся, что мама его на смех поднимет. Разве бы мама смолчала? Она ведь никого не боится… Да он скоро и уволился, уехал куда-то. На него исполнительный лист пришел. Он сам оказался аморальный тип — от алиментов бегает… Только ты меня маме не выдавай, она сказала, чтобы я тебе про то сватовство не рассказывала…
Шевелев посмеялся вместе с Любой, хотя история эта вовсе не показалась ему смешной. Она воочию показала то, что давно не давало ему покоя. В жизни Марийки он сыграл скверную роль. Попросту изуродовал ей жизнь. Ну, тогда так сложились обстоятельства… Но ведь и потом, теперь он продолжает её уродовать. Не будь его, Марийка, быть может, так или иначе примирилась бы с судьбой, рано или поздно встретила бы человека, с которым у неё могла сложиться нормальная жизнь. А теперь ни вдова, ни мужняя жена… Сейчас хороша, привлекательна, да ведь надолго ли?.. Финал незадачливого сватовства тронул Шевелева. Значит, она любит его по-прежнему, ради него готова на всё. А отвечает ли он ей такой же любовью? Если по-честному, то ведь нет… Благодарность, нежная привязанность и если не врать себе, то и влечение тоже… Все это есть. Но ведь это не любовь. Человек живет ожиданием и надеждой. Чего может ожидать Марийка, на что надеяться?.. А он своими приездами поддерживает её любовь, бесплодное ожидание и беспочвенные надежды. В общем, как ни крути, он играет подлую роль. И не пора ли прекратить эту подлую игру?
Она оборвалась быстрее и совсем не так, как он хотел бы. Дома, как всегда, его встретили радостным оживлением, восхищались его загаром, всем видом хорошо отдохнувшего человека и наслаждались привезенным виноградом. Во время ужина он вдруг заметил, что Варя смотрит на него каким-то странным, не то изучающим, не то вопросительным взглядом.
— Ты что, Варя? — спросил он.
— А? Нет, ничего, просто задумалась.
Когда разошлись, Шевелев обнял Варю за плечи.
— Ну, рассказывай, как вы тут жили?
Варя мягко высвободилась.
— Подожди, я постелю. Жили, как всегда. Обыкновенно… А у тебя ничего не случилось?
Варя опять смотрела на него своим странным взглядом, и Шевелев благословил загар: он почувствовал, что лицо его вспыхнуло, как вспыхивало когда-то в мальчишестве
— У меня? — почти натурально удивился он. — Что могло случиться, если я вел совершенно растительный образ жизни?
— Ну, может, не сейчас, вообще?
— А что могло случиться вообще? Я не понимаю, о чём ты говоришь!
— Не знаю. Знать это можешь только ты.
— Но это же абракадабра какая-то! Ты спрашиваешь о том, чего не знаешь, а я должен отвечать то, чего не знаю?..
— Ну что ж, — помолчав, сказала Варя. — Раз так, значит, так и будет… Ложись, я пойду мыть посуду.
В смятении, почти панике Шевелев лихорадочно перебирал все возможности. Варя узнала? Но что, как, от кого? Проболталась Зинаида? Исключено. Кто-нибудь из знакомых? Не было во Фрунзенском ни одной знакомой души. Увидели, когда Марийка и Люба провожали его в Алуште? Он прилетел раньше, чем кто-либо мог рассказать… Да и вообще всё это вздор! Если бы Варя знала, она не стала бы задавать наводящих вопросов. Она всегда говорит прямо, в открытую. За всю их совместную жизнь не было ни одною исключения. Значит, это не знание, а только предположения, догадки, подозрения? Тогда ничего страшного: так или иначе их удастся рассеять…
Шевелев успокоился — и заснул. Сквозь сон он услышал, как «кукушка» — подарок Матвея — прокуковала восемь, отрыл глаза и ужаснулся: на дворе стоял белый день, Вари рядом не было, подушка её была не смята. Заснуть в первую ночь после месячной разлуки! Если возникли подозрения, то лучшего подтверждения не придумать… Он вскочил и, как был, босиком, пошел в кухню. Варя готовила завтрак.
— Что это значит? Ты не спала всю ночь?
— Нет, спала: я прикорнула на диванчике.
— Но почему ты не легла в постель?
— Жалко было будить: ты так сладко спал…
— Ни черта бы мне не сделалось! Что это за сон — крючком на диванчике… Вон веки припухли, круги под глазами.
— Ничего, сегодня наверстаю, отосплюсь.
Ночью, когда они легли и Шевелев потянулся к Варе, она отстранилась:
— Не надо, Миша. Я больше не могу…
— Не можешь или не хочешь?
— Не хочу. И значит, не могу.
— Но почему?
— Рано или поздно это ведь происходит с каждым… Вот произошло со мной.
— Да что произошло?
Он тронул рукой её лицо, чтобы повернуть к себе, — лицо Вари было залито слезами.
— Ты плачешь?
— Неужели я должна радоваться, узнав, что оказалась старой?
Шевелев долго и горячо оспаривал и разубеждал. Варя молча слушала, потом сказала:
— Да, ты прав, конечно. Все это глупости. Бабья дурь… Спи, тебе завтра на работу.
На следующее утро круги под глазами у Вари стали ещё темнее. Шевелев был уверен, что она не спала и эту ночь, но промолчал. Он побоялся, что этот разговор, если он его начнет, может оказаться последним. Все его повторные попытки восстановить близость Варя отклоняла.
Так они перестали быть мужем и женой.
Когда на следующий год подошло время отпуска, Варя спросила, что подготовить ему в дорогу.
— Ничего не нужно, никакой дороги не будет. Ни в Алушту, ни вообще. Отъездился.
И он слово в слово повторил то, что в свое время сказал ему профессор, только приписал его слова поликлиническому врачу и мифическому консультанту, который оказался при медосмотре.
— Так что буду теперь жить по завету: сиди, Ерёма, дома.
— Конечно, — сказала Варя, — раз так опасно… А жаль: после каждой поездки ты словно молодел.