… — Матос, пощади! Мы всего лишь отклонились от пути, чтобы напоить лошадей, а потом не сразу нашли дорогу!
На коленях перед огромным черным ливийцем Матосом, стояли пять человек, такой же национальности, как и сам вождь.
— Врёшь, собака! Вы спелись с этой римской гадюкой Спендием! Он видит себя во главе всего восстания! Только себя! А, вы, паразиты и продажные скоты, позволяете ему так думать! Он собирает против меня вот такой скот, как вы! Вас не было четыре дня? Песчаных бурь в эти дни Боги не создали! Два обоза пришли вовремя! А ваш? Где, был ваш?! Казнить! — командует Матос.
И с особым удовольствием и улыбкой на губах наблюдает, как его чёрный палач опускает египетский топор на головы приговорённых.
— Вот, — с удовольствием и удовлетворением, констатирует Матос, после казни, — так будет, со всеми, кто изменит мне! Мне, человеку, который думает за всех вас! Меня не проведёшь! — кричит Матос и взгляд его, словно взгляд чёрной пантеры, торжествующе проходит по лицам ошеломлённых казнью окружающих…
Матос продолжает своё движение по лагерю, который наводнён всевозможными магами и представительницами древнейшей профессии женского пола. Эти гибкие, как ветви деревьев, танцовщицы исполняют зажигательные танцы, под одобряющие, опьянённые такой свободой, крики воинов… Все они благодарны за это Матосу и громко приветствуют его, протягивая ему чаши с тёплым, нагретым солнцем напитком, лишь отдалённо напоминающим вино. Но получается это приветствие в разнобой и как-то пьяно, панибратски. Впрочем, Матос и не требует к себе какого-то особого внимания! Он прекрасно разбирается в людях и, поэтому, не торопит события, стараясь, как можно больше, завоевать любовь и доверие этих самых воинов… Он стоит, опьянённый видом крови и власти, чувством собственного величия! Он отстраняет чашу, поданную ему, и кивком головы даёт кому-то знак.… Через несколько мгновений, ему подают чашу с настоящим прохладным вином, он поднимает её, приветствуя всех и, с удовольствием, выпивает её до самого дна!.. Этот момент, и наступающее вслед него опьянение, погружают его в эйфорию от собственного величия и могущества… Голова его наполняется неким восторгом от созерцаемого в его лагере.
— Матос, в лагерь доставили из Приона, командующего Гиксона и его командиров! — рапортует, подошедший к нему рослый человек, совсем не африканской внешности.
— Давайте их сюда! — радуется Матос, обнимая и ощупывая одну из танцовщиц. — Посмотрим на них!
Сквозь толпу, копьями толкают пленных карфагенян. Они босы и оборваны… Лица их черны от пыли. Губы потрескались от жажды и опухли от воспаления…
— Вот он! Вот он, Верховный главнокомандующий! Суффет Карфагена! Человек, обладающий неограниченной властью в Великом Карфагене! — о весь свой голос смеётся Матос, подходя к одному из вытолкнутых вперёд людей. — На колени, собака!
Матос, сбивает человека с ног, ударом ноги в подколенный сустав. Тот падает, но встаёт опять, бесстрашно смотря в глаза чёрному ливийцу… Глаза Матоса наливаются кровью, зрачки расширяются от бешенства, но это, кажется, совсем не действует на храброго карфагенянина перед ним… Тот, продолжает смотреть на него отрешённо и без какого-либо смирения… Матос срывается на крик, голос его дрожит от возбуждения:
— Что, хотел сэкономить деньги на наших жизнях? Поэтому, повёл нас в пески, не раздав приготовленного жалования? Теперь, вам уже не кажется, что мы много требовали от вас?
Он выхватывает меч и кружит своими шагами вокруг стоящего, в молчании, стратега Гиксона… Но, вспыхнувшее возбуждение, подкреплённое многолетней ненавистью, вызванное гордостью и неповиновением стоящего перед ним стратега, который как ему кажется находится в его полной власти, сменяется и затупляется, даже сквозь опьяняющий угар, предвкушением возможной наживы, за счёт выкупа этого карфагенянина Суффетами города, ибо он является одним из них. И, вследствие этого, гнев Матоса не переливается через край его расчётливого сознания и он успокаивается, убирая меч…