Один из них, в серебряных доспехах, крикнул:
— Уйдём только с девкой! Раз она ещё жива! Но смотрите, теперь, она должна остаться целой! Всех подле неё убить! — Голос говорил тоном, не терпящим другого мнения и, поэтому, становилось ясно, что этот человек привык к беспрекословному подчинению.
— Зачем я им? — Удивление Лейлы, было не меньшее, чем у Антония.
— Спросим при случае, а сейчас бежим! — выпалил Антоний, увлекая Лейлу вглубь башни… Они побежали вверх по крутым ступеням, по коим утром Антоний уже поднимался, ознакомляясь с устройством самих башен… В голове трибуна уже возник план и этот план, увлёк его на третий уровень общей конструкции башенной воротной группы…
Глава 16
…Ганнон метался у границы огня площади…
— Дочь! Моя дочь! — рвал он на себе волосы, — Зачем я послушал тебя Сараф! Если бы она осталась во дворце, все было бы иначе!
— Но я, руководствовался благими намерениями, Наместник! Я и не предполагал о присутствии мятежников в городе! Надо, строго, спросить за это с Корта! — оправдывался, возмущённый Сараф, находясь рядом с Ганноном. — Сейчас, принесут щиты, и мы прорвёмся к воротам! Может все хорошо! И ты, зря изводишь себя!
Сараф пытался успокоить и отца… и самого себя, испытывая непритворный ужас… перед происходящим перед ними и за самой… линией огня.
— Когда ты станешь отцом, ты поймёшь меня! — С укором и горечью в голосе, произнёс Ганнон, — И я не понимаю тебя, Сараф! Только вчера, клявшегося мне в любви к моей дочери, и, вдруг, проявляющего такое «спокойствие»! Ты, по моему мнению, если любишь Лейлу, должен броситься… в пламя! А ты вместо этого успокаиваешь меня!..
Сараф, уязвлённый замечанием Ганнона, отреагировал нервным вопросом.
— Что же мне прикажешь делать? Сгореть в огне мятежников! Прояви терпение, сейчас воины все сделают! — Сараф повернулся назад… и посмотрел в сторону Дворца.
По улице тащили тяжёлые щиты, используемые при осаде, для укрытий от стрел. Это были не толстые стволы-брусья, сколоченные вместе, наподобие щитов. Воины, подтащив их к пламени, сначала облили их обильно водой из принесённых с собой кувшинов. А потом, переворачивали их пластинами из меди, вниз, на пламя, горевшее по следам пролившейся нефти. Щиты, высотою в восемь локтей, падали сбивая пламя и перекрывая горящему пламени доступ к его главному союзнику — воздуху, так необходимому для процесса горения. Следом падал следующий щит и пламя, лишённое кислорода, задыхалось. Вскоре, мост через пламя, был сооружён и по нему на площадь пошла пехота Ганнона. Всего, около трёх сотен пехотинцев перебежали за пламя в чёрный дым неизвестности…
Ганнон, более не терпящий ожидания известий о дочери, направил своего испуганного пламенем коня, через этот сооружённый «мостик». Преодолев чёрную занавесь дыма и гари, они оказались за границей пламени… То, что им предстало перед глазами потрясло их!… Открывшийся вид не мог не сказаться на их эмоциональном состоянии… Везде шло сражение… Сражались и на площади, где лежали почерневшие трупы сгоревших людей и лошадей, и у ворот… Убитые перемешались со сгоревшими и кровь, стекающая по наклонной площади, тушила пожар, шипя и сворачиваясь… в сгустки. Ганнон поднял голову и в ужасе заметил, что сражение шло даже на стенах! В нескольких местах площади были видны стяги с оскалом змеи. И только перед воротами, которые оказались закрытыми, упрямо стоял штандарт с купающимся в пене месяцем. Воины отряда Гамилькара, сгрудившись в плотный строй, упрямо и собранно, перекрыли доступ мятежников к воротам и, даже, отодвинули их от них, направив часть сил на стены, для их очистки от мятежников… Сами мятежники наводнили площадь, неистово крича различные кличи, и сражались с фалангой стражи Корта, отступившей к улочке в гавань и перекрывшей её…
…Сердце Ганнона, охваченное смятением от увиденного страшного зрелища, рвалось в центр площади, где должна была быть его дочь. И, несмотря на огонь, он, все же, выехал вперёд своей пехоты и храбро повёл её на мятежников… Он, первым врезался в ряды мятежников, пытаясь пробиться к месту площади, где он ожидал найти свою дочь…