По собственным наблюдениям одного из авторов книги проявления самонаправленной жестокости особенно часто встречаются среди металлистов и среди увлекающихся тяжелым роком. Будучи лишенными «своей» музыки, они впадают в депрессию и, случается, наносят себе увечья — например, секутся бритвой. К слову, так же ведут себя наркоманы, лишенные наркотиков. Впрочем, об этом у нас пойдет обстоятельный разговор позже — в главе, посвященной влиянию рока на здоровье. А сейчас — о том, почему у нас вдруг появились эти самые, далеко не безопасные для здоровья их членов неформальные группы. Почему вообще молодежь «сбивается» в группы, где главное — не общие интересы, не дело, а просто юный возраст? Почему, наконец, заказан сюда вход «отцам»?
Стало расхожим утверждение, что живем мы в эпоху научно-технической революции. Верно, вот только сводим мы подчас это понятие лишь к внедрению механизации и автоматики. А революция научно-техническая, как и социальная, затрагивает куда более серьезные основы. Например, психику. Не будем забывать, что HtP в нашей стране, по сути дела, укладывается в сроки, отведенные на жизнь одного поколения. Приход техники в быт, ускоренный процесс урбанизации, рост предприятий-гигантов, в корне меняющих роль человека на производстве, — все это настолько быстро вторглось в нашу жизнь, что многие просто не успели приспособиться. Для сельской старушки обращение с газовым котлом становится непосильной задачей. Ее ровесница-горожанка, перебравшись из барака в высотную башню, годами не выходит на балкон — боится: а вдруг оборвется. Это — старики. Но не меньшие нагрузки — разве что не столь внешне заметные — испытывают и те, кто помоложе. А нагрузки-то самые разные: слуховые, зрительные, атмосферные. Изменились формы общения, стиль поведения, окружающая среда в городах нынче вовсе не та, что хотя бы два десятилетия назад. Взять, к примеру, дворы. Нет их сейчас в новых микрорайонах. Может быть, нет и не надо? Оказывается, нужны они. Не так давно по заданию Моссовета группа архитекторов, социологов и психологов исследовала, как живется горожанам, как соотносится их самочувствие в доме и на улице. И выяснилось: выходя из дома на широкую шумную магистраль, человек испытывает стрессовое состояние. Как следствие — дорожно-транспортные происшествия, случающиеся буквально напротив подъезда родного дома. Иное дело, попасть на улицу, пройдя сначала через двор. За несколько минут пребывания в такой «буферной» зоне успеваешь перестроиться, подготовиться ко всяким неожиданностям.
Короче говоря, темп изменений нашей жизни настолько велик, что человек, повторим, не успевает толком к ним приспособиться. Не потому, что не хочет, — не может. Биологические особенности не позволяют столь быстро адаптироваться.
Сначала начинают отставать люди не первой молодости. Не только по части биологической перестройки, но и социальной, поскольку изменения, о которых мы говорили, влияют на общественные условия. Кто прежде учил детей умению жить в обществе? Родители.
Через них передавалась социальная информация, сумма накопленных поколениями социальных навыков. Сегодня же им впору самим учиться, а не учить.
Однако хорошо, если бы все исчерпывалось тем, что затруднения стали испытывать «отцы». Ослабел семейный канал передачи социального опыта, родители меньше передают детям различные навыки общественного поведения, просто ориентации в жизни. И как результат — выросла незащищенность детей. Различные нагрузки и перегрузки сказываются и на старшем, и на младшем поколениях.
Родители, утратив авторитет, перестали играть в семьях главенствующую роль. Распадаются эмоциональные связи между поколениями: их не волнуют проблемы друг друга. А дальше — молодые переоценивают традиционные ценности, по их представлению устаревшие.
Те, кто смотрел полнометражный документальный фильм «Рок», наверное, запомнили эпизод, в котором один из лидеров советского рока, руководитель ленинградской группы «Аквариум» Борис Гребенщиков, играя со своим маленьким сыном Глебом, неожиданно говорит нам, зрителям: «Ну, чему я могу научить сына? Мы живем с ним вместе. Он видит, какой я, какие мы все… Мы выросли в то время, когда, кроме рока, ничего не осталось, все остальное было обманом, было пустым…» Любопытное замечание. Здесь нет обвинений в адрес собственных родителей: дескать, они не понимали сына — и вот в знак протеста — рок. Как раз у Гребенщикова тут было все нормально. В семье его увлечение приняли. Речь идет о конфликте не столько с конкретными «отцами», сколько с поколением, молчаливо пережившим крах иллюзий после оттепели второй половины пятидесятых — начала шестидесятых годов. С поколением, делавшим карьеру в семидесятые, считая это смыслом жизни. Иными словами, рок в представлении молодых стал отдушиной в период, именуемый нынче периодом застоя. Отдушиной, подчеркнем это, отключкой, но не более того. Поставив под сомнение официально пропагандируемые ценности, альтернативы им он не предложил. Ибо желание мыслить самостоятельно — лишь первый шаг на пути к самостоятельному мышлению. Стремление к самостоятельности еще не есть самостоятельность, еще не есть поступок. Давайте опять вернемся к молодежному движению протеста на Западе. Там в противовес официальной культуре создавалась своя контркультура. Рождались общественные институты — будь то хиппи или юные белые учителя в негритянских гетто, — которые жили отдельными сообществами и не укладывались в рамки общественно признанного. У нас же произошло иначе.
Участники неформальных групп в нашей стране в большинстве своем с обществом не порывают. Они учатся или работают. Скажем, металлисты в подавляющем большинстве учатся в ПТУ или техникумах. Это, кстати сказать, интересная деталь. Не станем торопиться с обобщениями, но все же не будем и забывать, по какому принципу до сих пор формируется контингент ПТУ и техникумов. Это — изгои средней школы, те, кого школа «отфутболила» после восьмого класса не за какие-то преступления, а потому, что эти ребята учились плохо или средне. Они портили картину успеваемости, мешали школе спокойно жить. И ребята это прекрасно понимали. Так не является ли их любовь к «металлу» своего рода ответной реакцией на пренебрежение к ним со стороны школы, а в ее лице и общества?
И все же, протестуя, с обществом они не порывали. И учились, и дома жили. Единственное, чего они хотели, это большей свободы поведения, права не подчиняться ограничениям традиционной культуры, ее требованиям по части одежды и поведения в быту.
В последнее время в ряде публикаций газет и журналов высказывалась такая точка зрения: неформальные объединения — социальное зло. Уже одно то, что молодые собираются вместе не для работы, а для досуга, истолковывалось как неприятие ими коммунистических идеалов. Писалось, что неформальные группы неизбежно влекут за собой пристрастие к алкоголю, провоцируют наркоманию, токсикоманию. Их, неформалов, уже ничто не сможет удержать от проявлений садистской жестокости и разврата. Думается, такие утверждения весьма поверхностны.
Сами по себе неформальные объединения не опасны. Они существовали испокон века. Например, дворовые компании, где царил дух товарищества, где младшие, хоть и получали порой подзатыльник от старших, были уверены: в беде их не бросят, на защиту «своего» выступит вся улица. Но были компании, которых интересовало одно: как бы насшибать денег для выпивки. Так что компания компании рознь. То, что ребята организуются в группы, живущие своей, скрытой от взрослых жизнью, — это вполне естественно именно в подростковом возрасте. Для психологов тут нет ничего загадочного. Подростки — уже не дети, они начинают чувствовать себя самоценными личностями, требуют прав на участие в решении «взрослых» вопросов. А взрослые их ровней себе не считают, опираясь не на эмоции, а на экономику: не могут себя содержать, денег на прожитие не зарабатывают — стало быть, о какой самостоятельности может идти речь. Малы они еще. Что остается ребятам? Только одно: собираться в компании сверстников, где они ощущают себя личностями. Так какой же тут криминал в поведении?