— Значит, она умерла от страха?
— Я этого не говорил. Это всего лишь теория. Никто этого не доказал. Знаешь, как животные изображают из себя мертвых? Притворяются мертвыми, чтобы обмануть хищника? Теория утверждает, что грудные младенцы поступают примерно так же и умирают на самом деле.
Эдам отвернулся.
— Легче мне не стало.
— Я говорю это не для того, чтобы тебе стало легче, — грубо заявил Руфус. — Я просто высказываю тебе свое мнение насчет того, что могло стать причиной. Ясно?
— Руфус, не уезжай, а? — по-детски взмолился Эдам. — Ради бога, не уезжай, не оставляй меня со всем этим.
— Не уеду, — ответил Руфус.
Зоси запихнула в рот край простыни. Она сидела, согнувшись пополам и свесив голову ниже колен. Издаваемые ею звуки походили на крики человека с кляпом во рту.
— Что нам делать? — снова спросил Эдам.
— Сидеть здесь. Я ей что-нибудь дам.
Эдам попытался обнять Зоси и вытащить простыню из ее рта. Издаваемые девушкой звуки превратились в визгливые сдавленные вопли, приглушенные простыней. Эдам отвернулся, сложил руки на груди, потом сплел пальцы и зажал их между коленями. Он смотрел на мертвую маленькую девочку со смесью ужаса, жалости и недоверия. Она лежала на спине с открытыми глазками, ее обескровленная кожа побледнела и приобрела цвет слоновой кости. Вспомнив о чем-то, что он прочитал или увидел в кино, Эдам взял красную шаль Вивьен и накрыл ею крохотное личико.
Вернулся Руфус. В руке у него была кружка с чем-то горячим. Он где-то раздобыл барбитураты; наверное, это «депрессанты», которые он купил у Чака, подумал Эдам. Зоси оттолкнула кружку, и Руфус едва не выронил ее; чай расплескался во все стороны. В конечном итоге ему все же удалось успокоить Зоси, вытащить простыню изо рта. При этом Руфус что-то тихо говорил ей, не утешал, а убеждал, что крики и слезы не помогут и только ухудшат дело. Он протянул ей на раскрытой ладони две красных и одну черную капсулы и подал кружку с остатками чая. Зоси, замолкшая, бледная и объятая ужасом, взяла капсулы и запила их. Чай она глотала сквозь всхлипы, но допила его до конца.
Наблюдая за каждым движением Руфуса, Эдам понял, что полностью переложил все проблемы на него. Руфус их спасет, Руфус станет для них опорой, прочной, как скала.
— Пожалуйста, не спрашивай меня, что нам делать, — сказал Руфус. — Не спрашивай меня об этом в сотый раз. Я пока не знаю.
— Мы сможем утаить это от остальных?
— Шива знает, — сказал Руфус.
Зоси заснула очень быстро. Вчера она проспала почти двенадцать часов, но это не помешало ей заснуть сейчас.
— Если она их раньше никогда не принимала, — удовлетворенно произнес Руфус, — то проспит целый день и еще половину ночи.
Они ему ничего не сказали. Шива расстроился из-за этого больше, чем из-за смерти ребенка. Во всяком случает, в тот момент. Угрызения совести пришли позже. В то же время его отстранение от событий, от трагедии, разыгравшейся в Отсемонде, значило для него все.
Они с Руфусом обсуждали письмо с требованием о выкупе, и Шива был настроен покладисто и предупредительно. Руфусу предстояло менять колесо, и он, Шива, собирался предложить свою помощь и тем самым — да, он не скрывал этого от себя, — вернуть себе благосклонность Руфуса. До того момента он продолжал лелеять мечту, что Руфус скажет: «Дай знать, когда тебя примут на медицинский факультет. Позвони мне. Может, мы встретимся и выпьем по стаканчику». Но тут прибежал Эдам и заявил, что ему нужен Руфус, что, как ему кажется, ребенок умер и Руфус должен срочно пойти проверить.
Шива так и остался стоять в холле. Потом он прошел через весь дом на кухню и принялся заваривать чай. Его движения были механическими, он делал это только ради того, чтобы чем-то занять себя. Кроме того, Шиве очень хотелось выпить горячего крепкого чая. Тогда он думал, что Эдам — или Зоси — каким-то образом убили ребенка. Шива решил, что расскажет Вивьен — наверное, в отместку им.
Через некоторое время пришел Руфус, увидел чайник на плите и сказал:
— Налей мне чашку чаю, а? — Холодный, бесстрастный, как врач, безразличный.
— Что случилось? — спросил Шива.
— Ты же слышал, что сказал Эдам, разве нет? Ребенок умер.
Руфус достал письмо из своего кармана, открыл заслонку плиты и швырнул его в огонь, на горящий уголь. Не сказав больше ни слова, он с кружкой в руке ушел тем же путем, что пришел. Шива отправился в сад на поиски Вивьен.
Вчера вечером, еще до того, как Шива сделал признание, он все это рассказал Лили — как хотел найти Вивьен и поставить ее в известность. Они вдвоем могли бы пойти в полицию и заявить о случившемся. Письмо о выкупе казалось несущественным, чем-то безотносительным. К тому же самого письма уже не было, оно сгорело и, возможно, вообще никогда не существовало.