Повернувшись к Рэберну, капитан спросил:
— Где мы находимся?
— Все там же, в самом центре района цели.
— Будем всплывать, пока не упремся в лед, — вдруг решился Свенсон.
Капитан мог и не предупреждать офицера за пультом погружения и всплытия, чтобы он действовал с предельной осторожностью — тому и так все было ясно. Он поднимал лодку, как пушинку, до тех пор, пока мы наконец не ощутили легкий удар.
— Так держать! — приказал Свенсон и устремил взгляд на телевизионный экран, однако в сильно замутненной воде разглядеть что-либо оказалось невозможно. Обращаясь следом за тем к офицеру, управлявшему всплытием, он скомандовал: — А теперь давай вверх, да порезче!
Сжатый воздух с ревом устремился в балластные цистерны. В течение нескольких секунд не произошло ничего особенного — и вдруг «Дельфин» резко содрогнулся, как будто по корпусу лодки ударило что-то огромное и тяжелое. В следующее мгновение последовал новый страшный удар. И тут мы увидели, как на телеэкране возник край громадной ледяной глыбы, которая затем резко ушла вниз.
— Ну вот, что я говорил! — воскликнул Свенсон. — Мы попали прямо в трещину между льдинами — как говорится, в самое яблочко. Глубина?
— Сорок пять.
— Поднимемся еще футов на пятнадцать, чтоб хотя бы рубка оказалась на поверхности. Дальше нам не пробиться — кругом сплошь тяжелый лед! Какая у нас плавучесть?
— Положительная, лучше и быть не может.
— Отлично, так держать! Старшина-рулевой, поднимитесь-ка прямо сейчас наверх и доложите, что там у нас с погодой.
Я не собирался дожидаться старшину с докладом о том, что происходит наверху, хотя это было очень интересно, сейчас меня больше заботило другое — как бы Хансен ненароком не нагрянул в каюту, когда я буду одеваться и прятать «манлихер» в кобуру, замаскированную под мехом моей парки. Однако на этот раз я решил сунуть его в карман штанов из меха карибу, подумав, что пистолет вполне может мне пригодиться.
Ровно в полночь я перелез через ограждение мостика и заскользил вниз по длинной веревке вдоль громадной искореженной, стоявшей вертикально льдины, верхний край которой доходил почти до самого мостика. Небо было освещено как в обычные зимние сумерки, когда оно, сплошь задернутое серой облачностью, кажется особенно мрачным. Воздух был такой же холодный, как и раньше. Однако, в общем, погода улучшилась. Ветер заметно ослаб, сейчас он дул с северо-востока и скорость его не превышала двадцати миль в час, а маленькие острые льдинки не поднимались выше двух-трех футов. Глаза уже не слезились, так что теперь мы хорошо видели направление, в котором нам предстояло идти, и от этого на душе как-то сразу стало легче.
Нас было одиннадцать человек: капитан Свенсон, доктор Бенсон, восемь членов экипажа и я. Четверо несли носилки.
Даже семьсот фунтов сверхмощной взрывчатки едва хватило, чтобы взорвать лед, покрывавший то место, где когда-то зияло широкое разводье. На площади примерно семьдесят квадратных ярдов ледовое поле раскололось на множество льдин самых причудливых форм и размеров, которые так плотно прилегали друг к другу, что в зиявшие между ними трещины невозможно было просунуть руку; большинство из этих трещин снова затягивались льдом прямо на глазах.
Пройдя вдоль восточной кромки разводья, мы взобрались на самый высокий торос среди тех, что образовались в результате нагромождения друг на друга огромных глыб пакового льда, и, оглянувшись, увидели непоколебимый белый луч прожектора, бивший с мостика «Дельфина» в окутанное мраком полярной ночи небо Арктики. Нельзя было терять ни минуты. Пока ветер стих, а вместе с ним улегся ледяной шторм, сигнальный огонь можно было бы заметить за многие мили.
Однако долго искать нам не пришлось — полярную станцию «Зебра» мы увидели буквально в нескольких шагах от кромки разводья: три уцелевших домика, один — сильно обгоревший, и еще пять почерневших остовов того, что когда-то было домиками. Какое безрадостное зрелище!