Следом за тем я вернулся в жилой домик, где лежали двое раненых — они по-прежнему чуть дышали. Впрочем, то же самое можно было сказать и обо мне. Я промерз до мозга костей — от холода у меня зуб на зуб не попадал. Однако, малость отогревшись возле обогревателей, я взял фонарь и снова двинулся навстречу ветру, стуже и тьме.
За двадцать минут я раз двенадцать обошел вокруг станции, с каждым разом увеличивая радиус обхода на несколько ярдов. В общей сложности в поисках призрачных улик я, должно быть, отмахал никак не меньше мили, но ничего не нашел, только здорово обморозил лицо, так, что оно уже не чувствовало ни холода, ни прикосновения рук. В конце концов я решил не тратить времени понапрасну и повернул назад к жилому домику.
Я миновал метеостанцию и лабораторию и уже поравнялся с восточной стеной последнего пристанища полярников, как вдруг краем глаза уловил нечто необычное. Направив луч фонарика на стену, я обнаружил на ней ледяной нарост, образовавшийся в результате нескончаемого ледяного шторма. Большая часть покрывающей стену ледяной корки была однородного, грязно-белого цвета и на ощупь гладкой, как будто отполированной, однако в некоторых местах под слоем льда проглядывали странные черные пятна, площадью чуть больше квадратного дюйма. Я было попробовал расчистить их руками, но не смог — они вмерзли в лед намертво. Тогда я пошел взглянуть на восточную стену метеостанции — на ней, равно как и на восточной стене лаборатории, никаких следов обледенения не было.
После недолгих поисков внутри метеостанции я нашел то, что мне было нужно, — молоток и отвертку. Вернувшись к восточной стене жилого домика, я отколол с помощью этих нехитрых инструментов кусок льда с черными пятнами, принес его в домик и положил рядом с обогревателями. Минут через десять, когда лед растаял, из образовавшейся лужицы я извлек обрывки обгоревшей бумаги. Еще одна загадка! Что это были за обрывки и почему они примерзли только к одной стене, ведь, по идее, их должно было развеять шквальным ветром в разные стороны? Хотя, конечно, они могли примерзнуть к стене случайно. А быть может, и нет.
Окинув взором двух лежавших без сознания полярников и еще раз убедившись, что переноска на «Дельфин» их окончательно погубит, я снял телефонную трубку и попросил, чтобы меня сменили. Вскоре на смену мне пришли два матроса, и я отправился на «Дельфин».
В тот вечер на борту корабля царила необычная обстановка — тихая, унылая, чуть ли не траурная. Да оно и понятно. Хотя операция по спасению уцелевших людей с «Зебры», можно сказать, прошла успешно, особых причин радоваться у моряков не было — не прошло и семи часов с тех пор, как погиб их товарищ, командир торпедного расчета лейтенант Миллз. Внизу, в столовой команды, не было слышно даже проигрывателя, молчал и музыкальный автомат. Корабль больше походил на огромный склеп.
Я нашел Хансена в его каюте. Он сидел на краю койки, даже не сняв меховые штаны. Лицо у него было холодное, непроницаемое, мрачное. Он молча наблюдал за тем, как я снимал парку, отстегивал кобуру, закрепленную у меня под мышкой, и прятал туда пистолет, который достал из кармана утепленных оленьим мехом штанов. Потом он вдруг сказал:
— Я бы не советовал вам раздеваться, док. Если вы, конечно, пойдете с нами. — Он посмотрел на свои штаны, и рот его искривился в горькой усмешке. — Не самый подходящий наряд для похорон, правда?
— Вы хотите сказать…
— Капитан у себя в каюте. Готовится к панихиде. Джордж Миллз и второй радист — Грант, кажется… тот, что умер сегодня. Хоронить будем сразу обоих. Прямо здесь, во льдах. Наши парни уже работают ломами и кувалдами — расчищают место под торосом.
— Я никого не видел снаружи.