— Ох, — не сдержала протяжный стон Полина.
— Не тоскуй, моя дорогая праведница. У тебя нет соперниц в моем сердце. Жду твоего звонка.
Полина была в таком смятении, когда он разъединился, что даже не заметила, как оказалась под ледяным душем, который не мог потушить вспыхнувший зной и жар. Она и мечтать не могла о таких словах. Ее тело получило приказ, на который страстно отозвалось. А ее сумеречная и недоверчивая душа заныла лишь сильнее. И сердце она сейчас почувствовала. Оно, горящее и томящееся, как будто потеряло навеки покой и приют. Свое место, где ему ничего не угрожало. Если бы у Полины был выбор, то она отказалась бы от этого в первую очередь. От нарушения своих границ, от такого вторжения в ее единственную интимную тайну, от нового обещанного опыта. Но он сказал, что поведет ее туда. И это значит лишь одно: она пойдет. И к Алексею. И в запретное, совсем уж греховное блаженство.
Но из дома она шла, не видя белого света. И ступнями ощущала не мягкую подошву теплых сапог, которые шли по асфальту. Она чувствовала высокие гвозди, острые осколки битого стекла, голый лед и адское пламя под ним.
Алексей ждал ее на площадке после звонка по домофону. Две пары таких разных глаз схлестнулись до приветствия. Взгляды были непримиримыми, подозрительными, ничего не простившими. И Полина вошла в квартиру, где ее муж предавался разврату с другой женщиной. Где он теперь убивается, потому что Алену, как вещь, украл у него кто-то другой. Такой же, наверное, похотливый, как он сам. Он посмотрел на Полину как на врага. И как же ей выполнить приказ Дмитрия?
— Чаю? Кофе? — спросил Алексей.
— Воды, — попросила Полина.
Она сняла свое длинное черное пальто, прошла в гостиную, не снимая платка. Посмотрела на огромный портрет Алены на стене. И почувствовала что-то, похожее на вдохновение. Это была ненависть. Только раньше ей казалось, что нет ничего сильнее и ярче ненависти. Теперь знает: есть. Ее любовь. Любовь, ради которой она и пришла.
— Как дети? — вежливо поинтересовался Алексей, когда глоток воды холодным и враждебным комком проплыл по напряженному горлу Полины.
— Нормально. Алексей, я пришла поговорить о другом. Ты объявил мне войну. Скажи прямо: ты нашел этого ребенка с ожогами для того, чтобы отомстить мне? Ты хочешь, чтобы было еще больше жертв? Чтобы пострадало все дело благотворительности?
— Полина, что за бред ты несешь? Я даже не собираюсь развивать эту тему. В любом случае это точно не твоего ума дело. Впрочем, погоди. Тебя кто-то послал ко мне? Кто?
— Я просто узнала от единомышленников. И это так логично, что поговорить с тобой поручили именно мне.
— Так. Ты это сказала: единомышленники, разговор со мной. Жертвы, дело — ваша обычная демагогия. Давай на этом и закончим. У меня не та ситуация, чтобы говорить с тобой о том, что мне неинтересно и не имеет к тебе никакого отношения. Не хочу быть невежливым, но я тебе не рад. Мне в принципе неприятно видеть тебя здесь сейчас.
— Потому что твою любовницу украли? — в узком проеме бледных губ Полины показались острые зубы. — А мстить ты мне начал из-за того, что я пыталась наших с тобой детей предостеречь от греха, в который ты впал?
— Пошла вон! — Алексей резко встал, отшвырнул стул. — Пошла вон, мерзкая, злобная ханжа, враг всего живого и человеческого. Только сейчас я понял, что это тебя нужно изолировать от детей. Ты им опасна. Ты отравишь им жизни. Ты станешь препятствием между ними и другими людьми, между ними и счастьем. Между ними и просто светом.
Полина тоже встала, но ненависть ее вдруг сжалась до размера крошечной точки где-то за взглядом. Эта точка стала расплываться, превратилась в темное озеро. И Полина, ослепнув, сползла на пол. Она пришла в себя от того, что Алексей, сняв ее платок, лил воду из бутылки ей на лицо и волосы.
— Вызвать «Скорую»? — спросил он.
— Ни в коем случае. Уже прошло.
Полина медленно поднялась, но сумела встать лишь на колени. Посмотрела в склоненное над нею лицо мужа, такое близкое лицо того, кто стал врагом и палачом, и вдруг упала лбом ему в ноги.
— Не губи, Алеша! Не добивай меня. Мне страшно. Я сказала тебе то, что должна была сказать. И ничего не спрашивай, и не отбирай детей. А я больше ничего не скажу. Даже если ты позовешь людей, чтобы меня резали на куски. Оставь ты это дело с ребенком, которого ошпарили. Алену могли украсть из-за этого. Я больше ничего не знаю. Просто остановись.