— Не видно, — согласился Дима.
— Хорошенькая хоть?
— Да так… худая, белобрысая.
— «Ромашка», одним словом. Эти самые вредные. Теперь держись. Доставать тебя будут, в натуре, грузить на всю катушку, через начальство, штаб, Минобороны. Ха-ха-ха! Поздравляю.
Молча поднявшись, Дима вышел из казармы, стал смотреть на дальние горы. Витька прав. Ответа на письмо не будет.
После зимней сессии и Татьяниного дня начались студенческие каникулы. Марианна, подхватив лыжи, укатила в Подмосковье в дом отдыха, по бесплатной путевке, которой ее поощрили как отличницу. На две недели здесь собрались студенты из разных вузов, веселый горластый народ, только что переживший экзамены. Это был праздник! Две недели мелькнули как единый белый день. В последнее утро до завтрака она встала на лыжи и побежала в лес в полном одиночестве.
Февральский денек едва развиднялся, воздух был крепок, как деревенская простокваша. Снег устилал всю землю, пеньки, пригнувшиеся ветви кустов, лежал на сумрачных еловых лапах. После длинного с ветерком спуска к мостику через незамерзающий ручей с его живыми прозрачными струями, цветными камешками русла и даже зелеными травинками под тонким прибрежным льдом, начался подъем из оврага на открытое место.
Над равниной стелились близкие облака. Их туманная череда, влекущаяся на удивление ровно от земли, видна была далеко над заснеженными холмами. Марианна толкнулась палками и понеслась вниз по склону. Ветер бил в лицо, приходилось пружинить и приседать, почти взлетать над неровностями длинного спуска. Скорость и радость вошли в нее. Внизу лыжи остановились. Опершись на палки, она оглянулась вокруг, снизу вверх. И вдруг поняла их, эти холмы, сугробы, облака, поняла в один миг.
По возвращении домой сразу приступила к новой работе. Через несколько дней в коридоре Академии ее остановила Инга.
— Расцвела на загляденье, Марианна! Вот что значит отдых.
— К вам это относится больше, чем ко мне. Инга.
— Спасибо. Умеешь приятно ответить. Слушай внимательно. Есть одна возможность, — Инга взяла ее под руку и отвела к дальнему окну. — В начале марта в Лейпциге намечается выставка художественно-прикладных студенческих работ со всей Европы. Мы приглашены. У тебя есть идея для гобелена?
Марианна кивнула.
— Вроде бы.
— Когда покажешь?
— Завтра.
— Жду. А я помогу тебе. Уверена, что в Германию поедешь именно ты.
То, что принесла Марианна на другой день, заставило Ингу смотреть не отрываясь. В пятнах белого, зеленого, синего, розового цветов, словно изнутри освещенных золотистым светом, угадывались отблески зари, очертания холмов, заснеженных деревьев, все сливалось, расходилось, мерцало и грело. Глубинное ликование жизни, внятное любой душе, ликование не младенческое, но отстрадавшее, струилось на зрителя, как откровение.
— Да… — Инга отошла на несколько шагов, посмотрела одним глазом через сжатую трубочку ладонь и развела руками. — Я предсказываю большой успех. Как это называется?
— «Радость».
— Точно в яблочко.
Она рассчитали наилучший размер будущего творения, заказали рамку, составили опись необходимых цветов и оттенков. Их получилось больше ста пятидесяти, поэтому крашением пришлось заниматься несколько дней. Основу натянули частую, нить утка выбрали тонкую, чтобы все переливы цвета, все изгибы линий попали на живописное полотно. Для золотистости и румяности расплели на паутинки цветной скрученный люрекс, и чуть заметными искринками вручную добавили к шелкам. Подготовка закончилась.
Марианна работала дома. Инга приезжала ежедневно, следила за каждым рядом плетения. Она привезла две финские лампы дневного света для ранних сумерек, ввела новшества в крепление изнанки, подсказывала приемы и тонкости, известные лишь мастерам. Словно две супрядки, они пели песни и судачили по-бабьи, набивая рядок за рядком, виток за витком.
— Познакомилась я с твоим Нестором, помнишь, Миша привез его в Академию? — небрежно проговорила как-то Инга. — У тебя хороший вкус. Он и в самом деле далеко незауряден. Но это прирожденный бобыль. К тому же софист, философ. Как на твой взгляд?
Марианна пожала плечами. После знакомства с Гошей ей подумалось, что, подобно опустившейся Атлантиде, любовь ее к Нестору тоже исчезла в неизведанной глубине, а сам Нестор словно замкнул ее уста. Ни слова.
От Инги же, как от стенки горох, давно отскочили порывы страсти, она освежилась в них как утка, научилась кое-чему в порядке обмена опытом. Жизнь — не чемпионат мира, новое поражение приближает новое торжество, а то, в свою очередь, новое приключение, и так до бесконечности. Главное, что Миша всегда рад ей, что он умнее дешевых обстоятельств. Все о`кей.