Хельга взяла одну, ощутив ладонью приятную жестяную прохладу. Сид символически приподнял свою банку и делано улыбнулся Хельге. Они молча чокнулись и отпили пива. Потом помолчали ещё. Для разнообразия.
— За тишину, — хмыкнула Хельга, произнеся запоздалый тост. — И ром и колу. По вкусу.
— Злишься? — тихо поинтересовался Сид.
Хельга пожала плечами.
— Я не знал.
— Не знал, как действуют на девушек афродизиаки? — Хельга фыркнула. — Да зачем ты вообще таскал эту дрянь с собой?
Сид мрачно барабанил пальцами о банку. Жесть натужно бренчала.
— Не затем, зачем ты думаешь. Некоторым это… нравится.
— Нравится? Хочешь сказать, им тоже от этого мерещатся одни люди вместо других?
— Нет, — Сид покачал головой. — В этом плане ты уникум. Честно говоря, после того, как это всё с тобой случилось, я поспрашивал знакомых, мы провели некоторые… эксперименты, — он слегка замялся, — ни у кого больше подобного не наблюдалось. Хотя в принципе, как мне сказали, ничего удивительного тут нет. Во всяком случае, если ты действительно очень зациклена на своём… репоголовом. В самом препарате нет ничего такого, он просто повышает сексуальное влечение, но если всё это накладывается на индивидуальные особенности, на то, что ты считаешь сексуально привлекательным только… кхм…
Сид закашлялся. Хельга глубоко вздохнула.
— Я польщена своей уникальностью.
— Клёво.
Они ещё помолчали и ещё выпили.
Хельга, тем не менее, предательски ощущала, что Счастье у неё внутри начинает тихо, но довольно урчать. Сид Гифальди за прошедший месяц не сделался ни капли привлекательней, скорее наоборот, — но с ним по-прежнему можно было поговорить об Арнольде. В отличие от всех остальных.
— Так уж ты ему завидуешь? — тихо спросила Хельга.
— Так уж ты его любишь? — парировал Сид.
Они переглянулись.
Хельга вздохнула ещё раз, почти ласково погладив алюминиевый бок банки.
Кажется, им с Сидом всё-таки было о чём поговорить.
***
Им действительно было о чём поговорить. Настолько, что Сид заказал пиццу и отменил все встречи; настолько, что начальство Хельги было обрадовано ещё одной историей о внезапной болезни своей подчинённой.
Они выпили банку-другую пива — ровно столько, чтобы перестать вести себя друг с другом как чужие люди, кем, собственно, и являлись. В какой-то момент напряжение спало, разговор пошёл на лад; Хельга с удивлением подумала о том, что тогда, в баре, они выпили гораздо больше, но им явно было куда некомфортней.
Как и положено мужчине и женщине, что недавно провели ночь, за которую было стыдно обоим, они с Сидом нарочито не касались друг друга, постоянно сохраняя дистанцию в пару десятков сантиметров. Это не слишком мешало. В конце концов, Хельга в ту ночь была не с Сидом, она была с Арнольдом — и потому, когда она смотрела на Сида, в голове не всплывало ненужных подробностей.
Хоть что-то было хорошее в сложившейся ситуации.
Они сидели на диване, поедая пиццу, и брали новые куски неизменно по очереди, стараясь не столкнуться руками в коробке.
Хельга чувствовала себя приятно, согревающе пьяной. Настолько, чтобы можно было обсудить случившееся спокойно, без взаимных обвинений и упрёков. Не настолько, чтобы хотелось творить глупости.
— Мне стыдно, — честно признался Сид, глядя ей в глаза.
Честный взгляд Сида — это было что-то новенькое. У Хельги аж лёгкая дрожь пробежала по коже с непривычки.
— Зачем ты это сделал? — спросила она.
Он пожал плечами, окуная корочку пиццы в чесночный соус.
— Ты так разорялась об этом своём… Арнольде. Знаешь, а я не думал, что он тебе настолько нравится.
— Я не…
— А ты ведь была в школе довольно симпатичной девчонкой, Патаки, — ухмыльнулся Сид. — Точнее, ты и сейчас… очень даже, — он быстро отвёл взгляд, — но сейчас я уже по-другому к этому отношусь. А тогда… бля, ты бы знала, как мне было обидно.
— Обидно от чего? — Хельга сдвинула брови, невольно потянувшись вновь к пивной банке.
— Ну ты такая горячая, хоть и закованная в эти свои нефорские штучки, — Сид невнятно повертел руками в воздухе, — и сохнешь по этому… святоше. И никого не замечаешь.
Хельга почувствовала, что краснеет. Впрочем, ей недолго пришлось наслаждаться осознанием того, что в школе она, оказывается, была горячей девчонкой и кому-то нравилась. Сид продолжил:
— За ним вообще вилась куча девиц. Та же Лайла Сойер, например, уж всё при ней, и лицо, и фигурка, и туда же, за этим репоголовым…
— Ну да, Лайла — это существенное достижение, — с плохо скрываемой злобой фыркнула Хельга.
Сид махнул рукой.
— Патаки, не страдай хуйнёй, опять эти ваши девчачьи разборки… Сколько лет прошло, а?
Повисла тишина.
Затем Хельга сказала:
— Вот именно.
***
Всё то, что бултыхалось внутри, Сид вряд ли смог бы облечь в слова, вряд ли смог бы рассказать Хельге — хотя, надо отдать ему должное, честно старался. Это было слишком глупо, наивно и по-детски, чтобы говорить об этом вслух. Если бы у них с Шотмэном была какая-нибудь драматическая история — к примеру, Сид бы приторговывал наркотиками, а Арнольд заложил бы его копам, породив тем самым кровавую месть на долгие годы, — Сид бы, конечно, рассказал. Признаться, у этой Патаки были на редкость хорошенькие глаза, и ресницы хлопали часто-часто, и если бы у него действительно была славная история про наркотики и стукача-Арнольда, чтобы ей поведать, — он не преминул бы этим воспользоваться.
Но истории не было; и серьёзных поводов для зависти — не было тоже. Были лишь детские, глупые, бесконечно глупые завидки из-за вкусного домашнего завтрака, из-за благосклонного взгляды Лайлы Сойер или Хельги Патаки, из-за того, что Арнольду, чтобы его любили, достаточно было лишь улыбнуться и сказать что-нибудь из своего мило-добренького репертуара — в то время как Сиду приходилось из кожи вон выпрыгивать.
Добивало то, что Арнольд никогда не относился к Сиду плохо — напротив, много раз по-человечески ему помогал; добивало то, что, согласно всем законам этики, да и логики, Сид тоже должен был любить Арнольда, ну уж во всяком случае — испытывать к нему благодарность. Но получалось весьма посредственно — и этику, и логику, и всё на свете остальное заглушала дурная мелочная зависть; хотя, конечно, Сид, уже взрослый, разумный, рассудительный Сид никогда бы не мог подумать, что всё это настолько отложилось в его памяти застарелой, болючей, противно ноющей обидой.
Раньше он и сам толком не понимал, сколь сильную неприязнь до сих пор испытывает к Арнольду. Но тем вечером — был ли тому виной алкоголь, слишком суматошный день или же вырез на блузке Хельги Патаки, — тем вечером это всё выплыло наружу.
И, честно говоря, Сида не столько пугало то, что он сделал, — столько то, почему он это сделал. Споить симпатичную девушку и трахнуть её — не самый страшный поступок в его жизни; то, что эта девчонка пришла к нему сама, сидит сейчас рядом с ним, и сыр тянется тонкой ниточкой от горячего куска пиццы к её пухлым розовым губкам, — лишнее тому подтверждение.
Проносить в себе почти десяток грёбаных лет глупую школьную зависть — куда хуже.
***
— Помнишь, когда-то его родители тоже пропали без вести? — отсутствующе произнесла Хельга, наблюдая за хороводом мошек, носившихся вокруг люстры. — И все тогда думали, что они погибли, а они…
— До сих пор надеешься, что он жив?
— Не знаю.
Хельга уже давно никому не могла так открыто и искренне рассказать о своих застарелых чувствах. И Хельга уже давно не выпивала столько пива и вина. Между этими двумя фактами явно была какая-то взаимосвязь.
Сид подошёл к окну и распахнул его настежь, впуская в комнату пронзительный ноябрьский ветер. Хельга, оставившая шубу в прихожей, была одета лишь в лёгкий кашемировый свитерок розового цвета — почти как платьице, что она носила когда-то в четвёртом классе, подумал Сид.