Мариенгоф Анатолий
Роман без вранья (Бессмертная трилогия - 1)
Анатолий Мариенгоф
Роман без вранья
ОТ ИЗДАТЕЛЬСТВА
"Роман без вранья", "Мой век, мои друзья и подруги" и эту рукопись ("Это вам, потомки! ") я хотел бы издать под одной обложкой.
"Бессмертная трилогия".
Вот название. Вероятно, сделать это придется уже после меня...
Не могу слукавить, что это приводит меня в восторг. Приятно было бы взглянуть на эту книгу, подержать ее в руках, поперелистывать и важно поставить на полку, получив с издательства тысяч сто".
Так писал Анатолий Борисович Мариенгоф, когда о выпуске подобной книги не могло быть не только речи - мысли!
Мемуарная проза Мариенгофа, равно как и его романы, стихи и пьесы, долгие годы оставались неизвестными для читателей. Лишь в последнее десятилетие они стали издаваться. Но "Бессмертная трилогия", заветное желание Мариенгофа, так и не стала книгой. Мемуары выпускались по частям и никогда - в едином томе.
Пусть запоздало, но мы решили исправить это недоразумение. Впервые мемуарная проза Мариенгофа представлена читателю так, как задумывал это автор. А блестящий стиль, острая наблюдательность, яркая образность языка и вправду позволяют считать мемуарную трилогию Мариенгофа бессмертной.
Автор не вошел в число "литературных гигантов" нашего столетия (во многом это зависело не от него). Но он стал "великолепным очевидцем" ушедшей эпохи (так говорил о себе соратник и друг Мариенгофа В. Шершеневич, но это в полной мере применимо и к самому Анатолию Борисовичу).
Современные мемуаристы вспоминают Мариенгофа редко. Свидетельства о нем разрозненны. Поэтому мы решили предпослать книге эссе народного артиста России Михаила Козакова, дающее, на наш взгляд, несколько дополнительных штрихов к портрету Мариенгофа.
Но сам автор и его неповторимое время - в "Бессмертной трилогии".
О ДЯДЕ ТОЛЕ МАРИЕНГОФЕ
Он не был мне дядей в буквальном смысле этого слова, не был родственником. Но он был как родственник, как любимый родственник. И он, и его жена - актриса Анна Борисовна Никритина, тетя Нюша.
Сколько я помню себя с того довоенного ленинградского детства, столько и с тех пор я помню дядю Толю и тетю Нюшу. Помню их дом, квартиру с мебелью красного дерева, с бюстом А. С. Пушкина, с картинами, эскизами их друга Тышлера, с двумя борзыми собаками (они были лишь до войны), с фотографиями Сергуна, С. А. Есенина (он и дядя Толя в цилиндрах), с деревянным креслом на кухне - стилизация а-ля рюсс начала века... Смутно помню их сына Кирилла, он дружил с моим старшим братом Вовкой... Уже после войны я узнал, что Кирка красавец, чемпион Ленинграда по теннису среди юношей, талантливый поэт покончил с собой в 17 лет... Когда Вовка услышал эту страшную новость, он вскочил с кресла, где читал какую-то книгу (скорее всего, своего любимого Толстого), и в сердцах воскликнул: "Ну и дурак!.." Пройдет всего пять лет, и Вовка погибнет на войне в возрасте 21 года - в марте 1945-го под Штеттином... Самоубийство Кирки Мариенгофа всегда будет незримо витать в нашем доме на канале Грибоедова и, конечно, в доме Мариенгофов - Никритиных на Бородинке, где они жили после войны.
Повесился друг Сергун. Повесился сын Кирилл...
Страшная рифма в судьбе поэта-имажиниста Анатолия Мариенгофа:
До свиданья, друг мой, до свиданья.
Милый мой, ты у меня в груди.
Предназначенное расставанье
Означает встречу впереди...
Означает ли? Вот в чем вопрос. Самый главный вопрос, вопрос вопросов... Очень хочется верить, что все-таки означает... И обещает всем нам встречи. Этим и жив человек при жизни, человек, которому было дано любить кого-то как себя, больше, чем себя...
Мой отец Михаил Эммануилович Козаков и Анатолий Борисович Мариенгоф были соавторами нескольких пьес: "Преступление на улице Марата", "Золотой обруч", "Остров великих надежд". Пьесы - времянки. Спектакль по лучшей "Преступление", шедший после войны в Театре им. Комиссаржевской с треском и Постановлением закрыли в 1946 году. "Золотым обручем" в Москве в режиссуре Майорова открылся Театр на Спартаковской (впоследствии Драматический театр на Малой Бронной). Этот, прошедший около трехсот раз, подкормил после войны семьи Мариенгофов - Козаковых. На "Остров великих надежд" в Питере в режиссуре Г. А. Товстоногова в Ленинградском театре им. Ленинского комсомола Мариенгоф и отец возлагали действительно большие надежды. В пьесе и спектакле действовали Ленин, Сталин, Черчилль, Рузвельт... Спектакль вышел в 1951 году. Папа и дядя Толя решили "лизнуть". Положение их в литературе и в жизни было отчаянное. Не печатали, не переиздавали, не платили...
Но, как будет сказано впоследствии у Александра Галича: "Ох не шейте вы, евреи, ливреи..." Хотели лизнуть одно место, и оказались в этом самом месте. Спектакль был разгромлен в "Правде" и попал в Постановление о драматургии... Лизать тоже надо уметь. Ни отцу, ни дяде Толе этого было не дано.
Ленинградский БДТ, где тогда, еще до Товстоногова, играла тетя Нюша, находился на гастролях в Одессе. Я, школьник, закончивший 9 класс и мечтавший об актерской карьере, играл в массовках этого театра. Идя на спектакль, я на заборе прочитал статью в "Правде" и, прибежав в театр, взволнованно рассказал об этом Никритиной. Она побледнела. После спектакля мы сидели с тетей Нюшей и дядей Толей в снимаемой ими квартирке. Тетя Нюша строго сказала: "Миня, ты собираешься стать актером. Запомни навсегда: перед спектаклем никогда не приноси новостей актеру, не читай газет, не читай даже писем..." Мариенгоф меня защищал. А чего это ему стоило в тот злополучный день - Бог ведает.
Прозвище дяди Толи - "Длинный". Он и в самом деле был длинный и худой. Папа маленький и округлый. Пат и Паташон. После войны у них были темные выходные костюмы из материала в полоску. Когда папа умер, он лежал в гробу в этом своем лучшем костюме, а дядя Толя, приехавший с тетей Нюшей из Питера в Москву проститься с другом, тоже был в своем лучшем. Потом он сказал: "Это только я так мог, оказаться в том же..."
У дяди Толи было много друзей: Таиров, Качалов, Эйхенбаум, Тышлер, Берковский, Шостакович, Образцов...
В те послевоенные годы Мариенгоф был не только не в чести, но на него многие смотрели как на человека прошлого, ненужного, давно прошедшего...
"Роман без вранья" называли враньем без романа. О "Циниках" не слышал даже я... Пьеса в стихах "Шут Балакирев" нигде не шла. Стихи поэта-имажиниста, о котором Ленин сказал: "Больной мальчик", не то что не печатались - не упоминались. Как он жил, как они жили? Не понимаю. И еще умудрялись смеяться, шутить, радоваться жизни, иногда выпивать, ухаживать, слушать музыку, рассуждать о Чехове, Толстом, Дос Пасосе, ходить в кино, любить театр, искусство и друг друга...
Лучшей пары, чем Мариенгоф - Никритина я никогда не видел, не знал и, наверное, не увижу и не узнаю. Уже после смерти Анатолия Борисовича тетя Нюша мне сказала: "Миня, а знаешь, как бы нам с Толечкой не было плохо днем, вечером мы выпивали по рюмашке, забирались в свою семейную постель и говорили друг другу: "Мы вместе, и это счастье... ".
Мариенгоф, когда Товстоногов перевел Никритину на пенсию (она еще вполне могла играть, но не стала товстоноговской актрисой нового БДТ), писал для нее "маленькие пьески": "Кукушка", "Мама" и др. Никритина с молодой тогда Ниной Ольхиной и молодым Игорем Горбачевым их играли на эстраде. В конце 50-х и я играл с тетей Нюшей "Кукушку" в Москве на разных концертных площадках, став популярным актером после фильма Ромма "Убийство на улице Данте", возил ее с собой по городам и весям нашей необъятной...
Каждый раз приезжая в Питер, я, разумеется, бывал в доме покойного Мариенгофа.
И вот уже в 70-х Анна Борисовна открыла бюро красного дерева и дала мне заветное. К тому времени уже было опубликовано кое-что из мемуаров Мариенгофа в журнале "Октябрь", отрывки из "Романа с друзьями". Но оставались заветные, написанные от руки тетради А. Б, и вышедший за границей роман "Циники".