Црнянский был переменчив: в жанрах, в мыслях и в настроениях. Он мог быть и скептиком. Мог иронизировать над собою самим. Но идея единства славянского остается святыней, которой он служит так преданно, как может служить только подлинный рыцарь-художник. И две книги романа «Переселение» остаются бесспорным тому свидетельством: Россия для героев этого, относительно раннего романа Црнянского — земля обетованная, вторая их родина, на лоно которой они пролагают себе пути. Но там, в этом романе, действие происходит в XVIII веке, когда все было проще: не было нарастающей интеграции национальных культур, полнокровно жило единоверие и православие служило для западных и восточных славян несокрушимою духовной основой.
Ныне — XX век. И идет Црнянский нетрадиционным, более того, парадоксальным путем: ярко выраженного славянина, носителя самых что ни на есть исконных заветов древней культуры, Николая Репнина, русского князя, он показывает не на его родимой земле, а, напротив, в иноязычной и в инонравной среде, в Англии первых послевоенных лет. Тема переселения, тема миграции, давно и обоснованно признанная у Црнянского темой ведущей, осложняется неожиданными нюансами: переселяется князь Репнин, причем переселяется он множество раз, из страны в страну. А сейчас переселяется за океан, в США, его единственный настоящий друг — жена его. Но и сам он продолжает переселяться. На этот раз тема переселения дробится, заметно мельчает — мельчает утрированно: переселяется князь внутри Лондона. По ходу развития сюжета он постоянно меняет квартиры; и каждое невольное новоселье его в миниатюре, почти пародийно моделирует, повторяет его скитания по Европе. Князь словно не может остановиться: переселяется, переселяется, переселяется.
Црнянский — и поэт, и публицист, и дипломат, прекрасно знающий Лондон. В 1951 году, когда было писателю под шестьдесят, он окончил философский факультет университета в столице Англии. Впрочем, в Лондоне он был своим человеком и ранее, свободно ориентировался он и в запутаннейших юридических, правовых традициях английского быта, и в замысловато спланированных кварталах английской столицы, и в режиме жизни ее, и в ее этикете, нравах. Англичане обступают героя романа, несомненна их подлинность, но ясна и их литературная генеалогия, и Црнянский, кажется, вовсе не скрывает того, что в романе его претворяются традиции специфически лондонской литературы, для Англии существенной так же, как для России существенна петербургская. Тут, конечно, и Джон Голсуорси с его «Сагой о Форсайтах», и более ранняя классика: Теккерей и бессмертный Диккенс. Невозможно сказать, разумеется, что такой-то герой Црнянского, англичанин, походит на такого-то героя из монументальной «Саги…», а такой-то напоминает героев «Домби и сына». Нет, Црнянский был наблюдателен, по-художнически приметлив, и все англичане в его романе — персонажи литературно новые: деловые люди и конторщицы-девушки, размеренно отдыхающие на морском берегу курортники и служащие на бирже труда, чувственные дамы и расчетливые домовладельцы. Но роман умело стилизован под какой-то обобщенный роман из целого цикла произведений, посвященных английскими писателями-реалистами своей горделивой столице; и подобная стилизация явно входит в художественное задание писателя-серба, демонстрирующего таким образом умение понимать инородное, иноязычное, проникаться им и открывать в достаточно известном нечто невиданное: Вавилон просматривается в Лондоне Црнянского совершенно явственно, так, что явственнее и нельзя. Вавилон, который, однако, не пал. Не разрушен он. Выдержал он войну. Отстоял себя и теперь воздвигается далее, растя вширь, в высоту и зарываясь к тому же в земные глубины: часть действия книги протекает в вестибюлях и в тоннелях метро, метро здесь отнюдь не просто вид транспорта, это метафора подземелья, подполья. А в дополнение к этому и работа Репнина по крайней мере дважды ввергает его в подземелье, в подвал: здесь мастерят и рассылают заказчикам специально для них пошитую обувь, и князь Репнин устроился здесь чем-то, кем-то вроде конторщика, клерка, ведущего деловую переписку с прихотливыми и капризными клиентами. А после, тоже в подвале, хотя и в другом, более, так сказать, интеллектуальном подвале князь будет сортировать и упаковывать книги. У Достоевского: князь Лев Мышкин. И давно обратили внимание на парадокс сочетания его имени (лев) и фамилии (мышь). Не то ли и здесь? Репнин — лев по характеру. По складу ума. По былому положению в иерархии титулованных особ Российской империи. Но лев — мышь; копошится в подвале, шуршит бумагами; а в подвале книжного магазина он явно становится жертвой поистине мышиной возни, интриг сослуживцев. Так метафора Достоевского доводится до реализации ее в сюжете «Романа о Лондоне». О великом Вавилоне, пережившем войну и упорно воздвигающем свой вариант всемирного единения: единения в процессе общего дела, общего строительства материального тела мира.