— Я, Александра Петровна, приехал, прежде всего, извиниться перед вами. За то, что долго не отвечал.
— Ну, что вы, что вы! — она великодушно машет рукой. — Мы ж понимаем: заняты были. Главное — что приехали. Да вы раздевайтесь, пожалуйста, у нас тепло.
Директор оставляет нас одних, пообещав всяческое, необходимое для работы содействие — вплоть до предоставления отдельной комнаты. Мы сидим с Александрой Петровной друг против друга: она — в углу, за своим столом со стопками бумажных папок по краям, чернильницей «непроливашкой» посредине и прародителем нынешних ЭВМ — арифмометром под рукой; я — за вторым, пустым столом, застеленным газетой, у окна, за которым — синева да солнце… Александра Петровна рассказывает об Орлове, пользуясь в основном прилагательными — замечательный, чуткий, принципиальный; у меня эти обкатанные слова никакого представления не вызывают, для нее они наполнены содержанием, и произносит она их, волнуясь. То изумленно, то горестно взлетят и опадут ее невидные редкие брови; то прильет к щекам кровь, на секунду помолодив открытое скуластенькое лицо, то отхлынет, еще резче обозначив косые складочки по краям накрашенных губ; то вдруг удивительными черными лучами заиграют, засияют ее доверчивые глаза — такие внезапные превращения происходят разве что с прибрежной морской галькой, что сухо, не привлекая взгляда, шуршит под ногами, пока, накрытая волной, не полыхнет своей первозданной чистотой и блеском. Мелькает догадка: а ведь она любила Орлова. Знаю, какая это услужливая и обманчивая штука — схема, и энергично начинаю раскручивать ее. Конечно же, любила — давно, тайно, тщательно скрывая любовь не только от других, но и от себя самой. И любит до сих пор: в ее небогатой встречами жизни эта потайная любовь была и остается главным духовным событием. Замуж вышла рано, без особой привязанности, за надежного работящего человека, верна ему, родила ему двух-трех детей, в которых души не чает, а это — отдельное, особое. То, что она замужем, ясно по золотому кольцу на правой руке — тонкому, от времени потускневшему.
— Александра Петровна, а семья у Орлова осталась?
— Ку, как же — жена и дочь, Мария Егоровна и Оля. — В голосе Александры Петровны разве что прибывает теплоты, участия. — Уехали недавно на ее родину. Трудно им тут было. Каждый знает, каждый сочувствует. Добром ведь тоже исказнить можно.
Как и следовало ожидать, схема не выдерживает даже простейшего испытания, рассыпается. И тут же — теперь моим вниманием завладевает это узкое, потускневшее колечко — набрасываю новую: очень уж в одно ложатся, складываются наблюдения. Семья Александры Петровны живет скромно, внатяжку, как говорят. Кольцо — вероятно свадебное — единственное украшение, не считая, конечно, овальной, давно вышедшей из моды «звездочки», которой моя родная Пенза щедро утолила когда-то часовой голод послевоенной России. Продолжая рассказывать, Александра Петровна подпирает подбородок рукой — желтая простого трикотажа кофта на локте аккуратно заштопана. На пальто у нее — видел, когда раздевался, — воротник из раскурчавившегося побитого каракуля. Малость слукавив, спрашиваю, какой в детдоме штат, потом — какие у работников ставки.
— Очень скромные. Те, кто ставки ищут, к нам не пойдут. — На секунду черные доверчивые глаза Александры Петровны становятся строгими и опять начинают излучать свое удивительное теплое сияние. — Ладно — вам можно, вам, наверно, интересно будет. Зарплата у Сергея Николаевича была — знаете какая? Сто десять рублей. А работал: приходил утром, в начале седьмого — к подъему. Уходил не раньше одиннадцати — после отбоя. Несправедливо ведь? Нет!
Александра Петровна энергично взмахивает каштановой головой, щеки ее негодующе розовеют.
— Поехала я в облоно с отчетом. Это — года за два до его смерти. Да — точно. Отчиталась, и прямиком к заму. Это что ж, мол, получается? Человек за троих ворочает, с утра до ночи на работе, а получать — как все? Разве это порядок? А зам, оказывается, тоже считает: непорядок. «У нас, говорит, почти все директора доплату получают, за переработку. Как воспитатели. Вашему, говорит, Сергею Николаевичу в первую очередь надо бы, так вы сами виноваты: забыли, что под лежачий камень вода не течет. Приедете — напишите мне бумагу, прямо с этой зарплаты начислять можете». И что ж вы думаете? — спрашивает Александра Петровна с радостным удивлением, заодно приглашая подивиться и меня, собеседника. — Никаких бумаг Сергей Николаевич писать не разрешил! Так свои сто десять рублей до конца и получал.