— Значит, зеленый — сказала императрица, — хотя я не спрашивала вашего мнения. А вы? — Она повернулась ко мне и подняла брови. — Какой оттенок предпочли бы вы для праздника Камо?
— Любой, какой устроит вас, ваше величество. Я здесь не выбираю.
— Это совсем на вас не похоже, — императрица улыбнулась. — Или это новая маска покорности, которую вы примеряете на себя?
— Я примерю все, что будет угодно вашему величеству.
— А если я выберу для вас настоящий, а не воображаемый цвет покорности?
— Я буду носить его с радостью, если это доставит вам удовольствие.
— Ну что же, — продолжала она, — может быть, тогда мы выберем для вас розовато-лиловый. Спокойный пристойный цвет. Что вы думаете, Даинагон? Подходит ей розовато-лиловый?
— Он прекрасно ей подходит, ваше величество.
— Пусть будет розовато-лиловый, — сказала императрица, и в ее глазах сверкнула угроза. — Вы приближаетесь к тому возрасту, когда, как вы знаете, уже не носят вызывающие цвета. Вы должны учиться быть сдержанной и осмотрительной.
Подступающие слезы жгли мне глаза.
— Да, ваше величество.
— Итак, решено, — сказала императрица. — И последнее. Какого вида вуаль мы для вас выберем?
— Гладкую ткань, если вам угодно, — сказала я, не понимая, к чему она клонит.
— Гладкую? — спросила императрица. — Нет, пестрая подойдет вам больше. Что вы думаете, Даинагон? Дадим ей пеструю ткань?
— Простите, ваше величество, — сказала Даинагон, — но, думаю, это ей не пойдет, гладкая ткань будет лучше.
— Вы уверены? — спросила императрица. — Когда дело касается вкуса, я предпочитаю женщин, которые не колеблются.
— Я не колеблюсь, — ответила Даинагон.
— Тогда пусть так и будет, — согласилась императрица. — Ровная, гладкая ткань для ровного, спокойного характера. Будем надеяться, что одно будет соответствовать другому. — Она взяла кусок гладкой лилово-серой саржи. — Камергер! — Он подошел. — Пожалуйста, заверните это и доставьте этой госпоже в ее комнаты.
— Да, ваше величество.
— Отнесите этот кусок в Департамент одежд, — велела мне императрица, — и скажите начальнице, что я велела раскроить его для вас. Из него получится шесть халатов. Вы наденете их на предстоящий праздник.
— Да, ваше величество. — Поклонившись, я удалилась как можно быстрее, чтобы она не видела моих слез.
Шесть халатов из гладкого розовато-лилового шелка! Шесть одежд одного и того же траурного, покаянного цвета, без оттенков и переходов! Как все на празднике будут насмехаться надо мной! Она сурово наказывает меня, однако я знаю, что могло быть и хуже. Она могла прямо обвинить меня в том, что я распускаю слухи, могла заставить нести ответственность за позор Садако. Меня могли удалить от двора и отослать на жительство куда-нибудь в провинцию. Да, могло быть и хуже.
Так текли мои мысли, когда я сидела в своей комнате и грела руки над огнем. День по-прежнему был чист и прекрасен, но теперь я уже не ощущала той отваги, как утром, и мне казалось, что пальцы мои никогда не согреются.
Этой разнице в ощущениях я обязана Даинагон. Она отстаивала мою невиновность с риском для собственной репутации. Теперь у нее тоже есть двойная тень, которая смутным фиолетовым пятном ложится на границе правды и вымысла, и я знаю, что однажды ей придется заплатить за это.
Потом, прежде чем я поняла это, она уже была в комнате. Стояла около меня, бледная и дрожащая, и протягивала мне какой-то сверток.
— Откройте, — произнесла она.
Я развернула бумагу. Там был шелк густого розового цвета с затейливым рисунком в виде вьющихся стеблей и цветов.
— Сшейте из него жакет, — сказала она, — и надевайте его, когда будете чувствовать себя несчастливой.
— Значит, я должна носить его все время.
— Не надо плакать. Вы должны сохранять гордость.
— Почему вы сделали это, Даинагон?
Она наклонилась и поцеловала меня в лоб.
— Один лжец стоит другого, — сказала она и ушла, оставив на память о себе запах своих духов.
Седьмой день Третьего месяца.
В то утро я услышала странную историю и не знаю, правда это или ложь.
Бузен пришла ко мне вскоре после того, как я съела жидкую утреннюю кашу, и рассказала услышанную ею от одного из солдат внешней стражи дворца историю. Прошлой ночью в сосновой рощице западнее Наизенси кто-то напал на женщину. Похоже, что это были воры. Не найдя у нее ничего ценного, кроме одежды, они раздели ее и оставили в одной рубашке и шароварах. Стражники слышали ее крики, но, пока они до нее добежали, грабители исчезли.