Он оказался выше и стройнее, чем я помнила; его роскошный халат цвета индиго переливался и блестел; его кожа была очень белой даже в свете лампы, а под глазами у него залегли тени. В его манере вести себя чувствовалось нечто такое, что я не могла определить, какое-то тщательно выверенное равновесие, как будто он старался передать мне ощущение легкости, которой сам не испытывал.
— Сюда, — сказал он, и я последовала за ним, как послушный ребенок. Мы миновали ряд комнат и залов; у меня осталось смутное впечатление об их больших размерах и царившей в них прохладе, но мой взгляд постоянно возвращался к его затылку, к иссиня-черным волосам, блестевшим, переливаясь, как и его одежда.
Он привел меня в комнату, которая выходила в сад. Ставни на окнах были открыты, и легкий ветерок шевелил занавески и пускал рябь по зеленым шторам. Слышался шелест листьев в саду, пахло жилищем холостого мужчины.
— Это лавровое дерево, — сказал он, — очень старое, значительно старше дома.
— Значит, это новый дом? — спросила я, стараясь ослабить возникшую между нами напряженность.
— Этот дом много раз горел. С тех пор как я здесь живу, уже два раза.
— Надеюсь, тебе удалось спасти свои книги.
— В первый раз удалось спасти большую часть книг, во второй раз повезло меньше. — Легкость, с которой он говорил об этом, звучала неубедительно, я хотела спросить что-то еще, но он подвел меня к разложенным на полу подушкам. — Иди и садись. Ты не будешь возражать, если я не стану закрывать занавеси?
Не буду ли я возражать? Неужели он мог подумать, что я предпочту соблюдать формальности — сидеть по разные стороны зеленого занавеса?
— Конечно нет, — ответила я как можно небрежнее и опустилась на подложенную им подушку.
Он позвал стоявшую в дверях в ожидании приказаний женщину и велел принести чай. Пока они разговаривали, я оглядела комнату. Около возвышения, на котором находилась постель, скрытая за муаровыми занавесями с плавным переходом цвета от светлого к более глубокому по краям, горели две лампы на высоких подставках. Письменный стол был завален бумагами, кисти и чернильницы разложены, как будто он только что оторвался от работы, а дорогой полированный книжный шкаф был полон книг и свитков. Их затхлый запах перемешивался с запахом листьев лаврового дерева и дождя.
Значит, здесь он спал, на этой занавешенной кровати. Здесь он читал. Около этой лакированной доски для письма опускался на колени и писал письма. Он жил в этой комнате, когда я находилась где-то в другом месте и вспоминала о нем. Вставая по утрам, он смотрел через окно в сад, который знал до самых тайных уголков. Он рос вместе с этими деревьями, видел, как они цветут, как созревают их плоды.
Я сидела в его комнате и воображала себе его жизнь — ее потаенный круговорот, ее события и секреты — в то время, когда мы еще не были знакомы. Свитки и книги в пестрых обложках напомнили мне о моем невежестве: они знали его так, как я никогда не буду знать. Среди них была одна, от которой зависело, узнаю ли я его лучше или его жизнь навсегда останется закрытой для меня.
Он пересек комнату, и я вновь ощутила дрожь — какой-то необъяснимый страх.
— Что с тобой? — спросил он, читая по моему лицу, и я увидела отсвет того же настроения на его лице.
— Ничего, — ответила я и попыталась улыбнуться, — должно быть, я устала сильнее, чем ожидала. — Я надеялась, что он предложит мне лечь с ним на эту занавешенную кровать, но он просто сказал:
— Чай подкрепит тебя, — и я кивнула в ответ.
Принесли дымящийся чай в двух чайниках с широкими носиками из прекрасного голубого фарфора, и мы выпили его. У него был острый, сдержанный вкус, подобный древесному дыму в горах. Я пила слишком быстро и обожгла рот. Когда я ставила чашку, руки у меня дрожали, и она стукнула о поднос.
Наши взгляды встретились на том кратком отрезке, что разделял нас, заполненный чаем и формальностями. Он пристально смотрел на меня с тем настороженным выражением, которое я и раньше замечала у него.
— Итак, ты хочешь задать вопрос, — сказал он. — Ты уже решила, какой? Прежде чем начать, мы должны обсудить его.
— Должны? А разве недостаточно того, что я держу его в уме?
— И не скажешь мне? — Приподнятые брови отразили его недоверие ко мне. — Как знаешь. Но это затруднит дело.
— Не имеет значения.
Он улыбнулся:
— Ты любишь все усложнять, не так ли? И любишь секреты.
— Я предпочитаю секреты обману.
— Но ты будешь лгать мне относительно своего вопроса.