живое любишь, и я люблю как! Как ты растешь в сердце моем! Обо мне не тревожься: ем хорошо, болей нет, — эти дни возникали, а вчера — принял твой висмут, — самый этот! — и сегодня принял, и вот, ни намека. Это _н_е_ боли, а отражения лишь, как от давно болевшего. Ничего мне не думай присылать, прошу тебя, — всего достаю. — Нет, Олюночка, обо мне заботятся, приносят — что достанут, это такая редкость в наши дни, когда каждому нелегко, каждый занят — я лишь свободен! — и так это трогательно! Я живу на свое, не могу иначе, но главное-то — что достают, делятся. Это подвиг. Опять с гостями будешь возиться? Господи, тебе так необходим полный покой! Не превозмогайся… Сокрушаюсь, — без церкви ты! — Вечер мой приходится перенести на 21 июня, 4 ч., т. к. только сегодня, кажется, последует разрешение властей, надо надеяться. Ну, какой там «триумф»! Ну, похлопают, ну, цветы поднесут… ну… м. б., душой отдохнут. В первом отделении читаю — «Чертов балаган» и главу из «Няни», — еще не решил — какую. Во втором — «Небывалый обед», — веселое, из новой части «Лета Господня», — затем — главу из «Богомолья» и — «Орел»743. Выбираю не утомительное для слушателей. Читать буду в малом зале, русском (26, rue de Tokio (русской консерватории)), т. к. французские ставят условием, чтобы 60 процентов билетов проходило через их кассу, — это во многом относительно отяготительно, т. к. нет русской печати, не будет афиш — только «летучки», и, главное, много русских в отъезде, по условиям времени, — не та ныне пора, когда без риска брали зал на 600–800 человек или даже на 1200, как в Риге, Праге. Если дождемся здесь осени, хочу сказать «Слово о Пушкине», — что, с легкими вариантами, дал пражанам в 37 г. Вот тогда бы-ыл триумф!! — какие слезы счастья, что мы — русские! — видал я, какое оглушение аплодисментов! Да, Олёк, много, вижу, у меня читателей, — дошло мое слово до сердца. Узнал, как читают: в уцелевших библиотеках очереди на мои — иные — книги! Приходят ко мне, просят: многих нет в продаже, — трудно достать из Белграда, если еще осталось там. — Что ты чудишь, Бог с тобой! Не пей молоко залпом, какая польза?! оно же в ком сыра свертывается! только вредишь себе. Пей глоточками, милая девочка… непременно с хлебом! — это твое лекарство! Про-шу-у..! Видишь, селюкрин дал тебе силы! Да, он! Изволь снова принимать, если есть у тебя, нет — напиши, — я постараюсь выслать. М. б. сам привезу. Я буду хлопотать, — увидишь! Я должен увидеть тебя, родную душу, ласточку мою дивную, — Оля, я так люблю тебя! Ты этого не представляешь себе, — это граничит с экстазом, — я часами твержу имя твое, я безумствую от тебя, от чувствования тебя, почти — от осязания тебя! Трудно передать словом. Все узнаю, как надо хлопотать. Мадам Б[удо] — у ней контора в Голландии, и ей дали разрешение «деловое», как бы постоянное. Не угрожай, что не будешь лечиться, это же неразумно! — самоубийство?.. Теперь я не тревожусь за тебя, ты _б_у_д_е_ш_ь_ умница. У Лукиных не был на новой квартире. Что их беспокоить?.. Но поеду, если будет нужно, — мне надо тебе еще дослать, — ждет флакончик «сирени» Гэрлэн. Черносливки усохли. Что же ты бережешь духи и все? Даже «грушку»! Изволь съесть весь шоколад! Ну, рыбка моя, ссоси весь, будто меня ласкаешь-целуешь. Вот сейчас и возьми, а я учувствую! У меня сердце заиграет. Ивик болел… ящуром! — дней 10, температура до 40. Теперь поправился. А у него на днях конкурсные экзамены, ответственные. Чепуху тебе сказали о Серове. Она, Марго, во всем виновата. «Искательница» она. Он был очень несчастен. В Константинополе избил одного «найденного». Вот откуда — «грубиян»! Да тряпка он, а для нее, очевидно, нужен «кулак». Ирина работает как-то платки яркие, на рынок-люкс. Это дает заработок, и ее муж — то же ремесло. Дарованьеце у нее было, могла бы… — у нее маленькая душа, не хочу и думать о ней, когда о тебе — весь. Ты орлица, ты блеск вся. Ты спутала: ездила не «караимочка», а целая караимища, ее сестра вдова, пудов 7, бельфам, — они — противоположности, сестрами не признаешь. Мое «опустошение» обычно, бывало и раньше. Я все же в «Путях», в думах о них. Не смею ни в чем тебя укорить, ты и не подозреваешь, как наполняла меня душевно. Как бы хотел прочесть тебе — о Пушкине! — хочешь — перепишу для тебя? Все для тебя готов, все… и это _д_л_я_ _т_е_б_я_ напишу я «Пути»! напишу _т_о_б_о_й. Олёлечка моя, не томи себя мыслями, что «бесталанна»! — сама же не веришь этому. Не растрачивайся на хозяйство, собери себя. Будешь писать — всячески! — и я буду. Помни. Брось свои «лейтмотивы». «Калачик» расцеловал, этот розовато-палевый, телесный отрезочек? О, ми-лый, на тебе грелся он. Ольгуночка, как ты близка мне! Вдыхаю тебя — живой мой воздух. Сейчас иду ко всенощной, завтра Никола-Вешний. Сегодня я полуименинник, мой Иоанн Богослов. Молюсь о тебе!