Он мчался по пустым улицам, забывая всё, что помнил когда-то, и мир проносился брезжащей какофонией, и молчаливые крики тонули в оглушительной тишине его равнодушного надзора. Кирилл спотыкался, падал и снова бежал, и потом, в какой-то момент остановившись, он понял, что больше не может. Он не справится. Он уже не справляется.
Кирилл рвано дышал, и в воздухе с горечью смывались оттенки дождевой серости, делая воду в реке за оградой моста сизой. Безразличного и холодного оттенка. Жестокого, как сами законы, её здесь провёдшие. Кирилл склонился над перилами, дрожа от боли и горечи, от непонимания и опустошённости, и он не задумывался, наклоняясь вперёд, не успевал ни о чём подумать, не успевал даже вспомнить, что его толкало, что его рвало — он не представлял, что это может быть не проклятием, он лишь хотел…
Он лишь хотел однажды найти себя. Этого он точно не просил.
Туманные тучи прорезало солнце.
Его под руки перехватил кто-то другой, он стоял со стороны солнца, бросавшего косые лучи на мглисто-мрачную воду, на мокрые скользкие перила, на бледного бившегося мальчишку, пытавшегося сбежать от самого себя. Его под руки перехватил кто-то другой, от него пахло светом, от него ощущалось теплом, от него слышалось лаской — он в мгновение ока усадил Кирилла на дорогу, с беспокойством заглянул ему в глаза.
— Это не тот выход, который ты ищешь, — сказал только человек из света, и в дымке, застланной безумием, Кирилл вдруг заметил, что глаза у этого человека пёстрые, пёстрые, как осенний лес. — Но я могу помочь тебе найти правильный.
В дождливом утре таял туман. Вместо серости приходила белизна.
========== Песочный ==========
NOTE — это цельный механизм. Это живые люди, имеющие свои особенности — так называемые странности, то, что не объясняется привычными законами природы, начиная от физики и заканчивая эзотерикой. Люди со странностями — странные. Странные зачастую обществом нормальных отвергаются, и NOTE для них становится настоящим спасением.
Такова, во всяком случае, схема, от которой организация, к сожалению, часто отступает. Если одни получают благословенную защиту и поддержку, то другие топятся и задыхаются на дне, погребённые собственной отчуждённостью и чужим давлением. Не каждый может признать себя отверженным. Есть те, кого это не затрагивает, правда, но совмещать в себе два мира рано или поздно становится непосильным. Приходится выбирать одну сторону. И, выбрав, такие люди несчастнее бывают тех, кто с самого начала свою реальность определил.
Ах, да, механизм. Механизм и его шестерёнки. Выпадет какая-нибудь гаечка — рассыплется вся конструкция. Или смотря какая гаечка, потому что они тоже разные. Но одна кнопка скреплять может целые каскады, и потому к каждому здесь относятся настороженно: вдруг он тот самый заветный болтик? Лучше не пробовать. Организация два века строилась, чтобы прийти к нынешнему положению и традициям. Незачем рушить всё из любопытства.
Любопытство Роана проявлялось несколько в другом. Роан интересовался людьми.
К началу двадцать первого века ему уже перевалило за две тысячи, и большую часть этого безумного срока он не помнил: предохраняя сознание от пучины безумства, его память затирала давнишнее, и он старался не слишком глобально обхватывать нынешнее. Он жил настоящим и шелестел мгновениями, как осенней листвой. Всегда обитал близ людей, чтобы за ними присматривать: ему, бессмертному неуязвимому существу, казалось тогда, что это весь смысл его жизни. Если мир не хотел, чтобы Роан умер, значит, это для чего-то нужно. Так как природа и сама справляется, суть жизни Роана — люди. Люди и помощь им.
Бессмертный встал на их сторону. Он наблюдал, подбадривал, помогал им осваиваться. Пользовался своим опытом — пусть интуитивным, но всё же огромным — чтобы помогать им вставать на ноги и учиться жить дальше самим. Он подбирал брошенных детей, детей любых возрастов, и защищал в случае опасности, и давал им шанс обрести счастье. Не слишком вмешиваясь и не давя, Роан был с ними и старался, чтобы они находили себя; он дарил им то, чего им не хватало. И всё — на искренности. Эгоизма бессмертный за свои века лишился. В чём смысл тревожиться о себе? Всё равно у него останется жизнь такой же и спустя столетия. Он даже перестал на что-то надеяться.
А ещё у него чутьё на странности было лучшим, какое можно вообразить, и неладное он заподозрил быстро. Позвал нынешних своих воспитанников — шустрые парнишки, милые дети — поговорил, попросил посидеть пока тут. Оба, естественно, не отказались. Роан — тот, кто вызывает к себе уважение и доверие, а эти ребята, вытащенные им из самых чёрных глубин, любили его, как только можно, и послушались сразу. Бессмертный улыбнулся и отправился на поиски. Его вели следы странности, сильной и направленной на саморазрушение, и он торопился, зная, что успеет — он всегда успевал.
На мосту, в какой-то домашней одежде, почти перевесившись через перила, склонился невысокий силуэт, растрёпанный и болезненно корчившийся, и в один миг Роан ощутил всё по одной его фигуре — ему было плохо, так плохо, что он не мог больше. Бессмертному хватило шагов, хватило времени, чтобы отцепить обмякшего в его руках человека от ограды, хватило всего: он успел, как и всегда. Не до тонкостей было, и Роан усадил человека на дорогу, на корточки опустился, взволнованный. Боль маленького силуэта ощущалась почти материально.
— Это не тот выход, который ты ищешь, — заговорил Роан, потому что знал, что говорит верно. — Но я могу помочь тебе найти правильный.
На него из-под полуопущенных ресниц смотрел паренёк лет тринадцати, бледный от истощения, с чёрными, как вороновы крылья, всколоченными волосами и глазами цвета плавленого золота, но погасшего от тяжести и тусклого от отчаяния. Паренёк поднял слабую руку, и Роан взял её в свою. Пальцы холодные, как лёд. Лицо парнишки исказилось, но в этот раз не той разрывавшей мукой. В этот раз — смесь с облегчением. Его спасли. Он так считал, хотя спасение ещё не было полным. Роан заглянул ему в глаза, ловя отпечатки страха, и мягко проговорил:
— Ты не один такой. Есть и другие. С этим можно жить.
— Я чудовище, — хрипло пробормотал парнишка.
— Я тоже. — Взгляд Роана лучился. — Но всё зависит от того, как ты себя контролируешь.
— Не получается…
— Я научу тебя. Покажу, как. Но сначала — давай вернёмся туда, откуда ты ушёл. Я помогу тебе, не бойся. Я желаю тебе добра. Как тебя зовут, дитя?
Парнишка смотрел на него запавшими глазами, а потом бледные губы его проронили:
— Кирилл.
— Красивое имя. — Бессмертный улыбался. — А я Роан. Ты можешь идти?
И они пошли. Парень лет двадцати, со светло-песочными волосами и пёстрыми глазами, и мальчишка-брюнет с соколино-жёлтым взглядом, ниже спутника, истощённый, подбитая на взлёте птица. Он шагал несколько в стороне, не сокращая дистанцию, и бессмертный не просил её сокращать — он знал цену доверия и знал цену изменений. Этот ребёнок сохранил разум, когда мог окончательно его потерять.
Значит, теперь всё будет в порядке. Кирилл справится. А Роан ему поможет.
========== Бледно-васильковый ==========
Его исчезновение было замечено, и дальше пошла неразбериха шума и восклицаний, но Кириллу было всё равно. Жар наконец-то спал. Голова звенела. Одно прикосновение, один разговор — а ему уже стало легче. Как будто темноту, клубившуюся внутри, разогнало утреннее солнце. Как будто вдруг он нашёл надежду там, где не ожидал её найти. На самой грани, чуть не перевалившись через мост, он почти услышал приближение — и его спасли. Спас некий юноша, назвавшийся странным именем Роан.
Люси хныкала, размазывая по щекам слёзы. Кирилл смотрел на неё. Перепуганная исчезновением брата, отчего-то казавшаяся ниже обычного, волосы прямые, кончики голубые — покрасила? Когда? Даже глаза её казались больше; от злости, что ли? Но она всхлипывала, и он протянул руку, мягко проводя по её волосам.