В тот самый день, как мы на Днепр вышли, все мои сомнения и кончились. Седьмого ноября днем я в первый раз Днепр увидел. Там, на верховьях, он спокойный, только силу набирает. Подошли к берегу, ждем сигнала. Солнце. Вода сверкает. Над заводями птица. И от простора этого, оттого, что на запад идем, покойно стало у меня на сердце. Смотрю на Днепр, про них думаю: ладно, пусть им счастье будет, они заслужили.
Пошел я нырять возле одной рыбачьей лодки, она в корягах застряла. Осень в сорок третьем году хоть и теплая была, но вода все же студеная… И признаться, мелькает у меня мысль: не грех бы мне и утонуть…
Но условный час наступил — мы широким фронтом Днепр переходили — командир приказ отдает: вперед! И в первой лодке на середину реки выплывает. Вывел и я лодку, гребу вдоль берега за товарищами.
Вдруг от другого берега катерок отчаливает и полным ходом вниз по реке. Немцы! И с кормы ведут по лодке командира пулеметный огонь. Лодка накренилась, раз-другой черпанула… Встал наш командир, покачнулся и спиной, плашмя — за борт. Достали, сволочи!..
Слышу, на нашем берегу крик. Кто-то прыгает ко мне в лодку. Галя! Губы у нее трясутся. «Греби!» — кричит.
Нырнул я. Ребята подоспели. Спасли его. Обе ноги ему очередью прошило.
Как ухаживала она за ним, как не отходила ни днем, ни ночью… Какие уж тут сомнения? Верно?»
Солнце совсем скрылось за крышами, за лесом. Только верхушки деревьев еще розовели. А над нами ветки уже по-ночному чернели, четко рисуясь на потухающем небе. Радист потерял Москву. Заговорили птицы. Сначала по одной. Потом сразу хором, наперебой. Внезапно в это верещание ворвались тревожные и веселые звуки украинского напева. И лесничий, присев на корточки, ударил меня но плечу, и глаза его заискрились.
«Слышишь? Украина! Ага! На той Украине и нам с Галей выпало немного радости! Далеко отсюда, в Карпатах…
Карпаты, Карпаты! Ну и народ же там живет! Рядом немцы. Кругом стрельба. А они как только где соберутся, так — знай наших! — поют себе и поют свои песни.
Заночевали мы как-то в одном горном селе. Днем мы там неподалеку вышки нефтяные жгли. Гитлеровцам без нефти смерть. И гонялись они за нами как скаженные. Но крестьяне нам помогали. И проводниками были, и помощниками. В тот вечер собралось все село под огромными столетними дубами. Кругом в горах кострами нефтяные вышки полыхают. Зарево над Карпатами. Слышно, самолеты немецкие носятся. А тут и молодежь и старики песни поют.
Как это я оказался рядом с Галей? Слышу, и она подпевает. Впервые узнал, что поет. Поет! И плечами поводит. И точно вся светится радостью.
Не я один заметил. Подошел командир, поглядел на нее.
— Галя, Галя, жива Украина!
И рассмеялась она легко, счастливо, как никогда раньше. Вот тут схватил вдруг меня за руку командир, рванул к себе и чуть не во весь голос:
— Да женитесь вы наконец, черти полосатые! Ведь сохнете оба. Хоть раз в жизни кумом побываю!
Хохочет. А в глазах мука смертная. Да, любил ее командир. Любил! И сколько он из-за меня перенес — это я один понимаю.
Как я очутился рядом с ней за деревом не помню. Где-то там, на поляне, пели, шутили, кричали. А мы с ней были одни.
— Галя!.. Галя!..
— Ну, что ты все повторяешь… Леший!
А я все свое, дурак: Галя и Галя!
— А раньше ты видел, понимал?
— Нет, нет, ничего не видел, не понимал. Ох, Галя, Галя!
— Я и не хотела, чтобы ты заметил. Одному командиру призналась. Он все понял.
Помолчала. Подняла на меня глаза свои:
— А ты слышишь, что они там поют? Слышишь? «Щеглик оженився». Смешная песня…
Не знаю, как можно теперь в это поверить и как рассказать? В ту ночь для меня войны не было. Мы все знали, что утром придется принять бой. Готовились, чистили оружие. Женщины и дети из села уходили в лес. Мужчины присоединялись к нам, приносили свои берданки, древние трехлинейки. То и дело от соседних групп нашего соединения приходили связные. Командир всю ночь был на ногах, обходил подразделения. Возле обоза хлопотала Галя, укладывала раненых. Готовили носилки на случай, если придется бросить повозки. Во всем этом участвовал и я, но участвовал машинально, будто делал что-то не имеющее ко мне отношения. А в голове все звучали украинские напевы, ее тихий смех… Один раз она прошла мимо меня, торопливо, к штабной хате. Остановилась. Положила мне ладонь на шею. Мягкую, теплую, тоненькую ладонь… Как будто поцеловала… Один-единственный раз.