Дом ключаря Обреня был подле двора; но все дома на площади и поблизости заняты греческими войсками. Жители стеснились в отдаленных частях города. Туда поехал Воян и по расспросам отыскал Обреня. Старик сидел на завалине одной хижины.
– Все погибло, брат Воян! – сказал он, качая головою. – Сгорело гнездо наше! Злодеи комитопулы продали нас!
– Где король? – спросил Воян.
– В плену.
– Где Райна? – спросил Воян.
– Где? – повторил Обрень и закрыл лицо руками.
– Говори, брате! Умерла?
– О, верно, умерла в руках злодея Самуила!
Белые, волнистые волосы на голове Вояна распустились, повисли куделью, лицо помертвело, но ярко вспыхнули глаза.
– Самуил? – повторил он, слушая рассказ Обреня о событии, которого он был свидетелем. – В палате королевской Самуил? – повторил он еще грознее… – Пусть накажет меня бог вечными муками! Прощай, Обрень!
– Куда, брате?
– Куда! не оставить ли голубя в когтях ястребиных! Нет, найду я ущелья хищника!
– Ищи, брате, ищи! – повторял Обрень вслед Вояну, который вскочил на коня и помчался обратно к своему нырищу.
– Маврень! – сказал он одному из своих собратий. – Помоги горю! Коршун-комитопул похитил племеннйцу мою, унес в свое гнездо! Негде ему свить его, кроме трущобы шумекой, там нанимал он свою шайку. Тебе известны все притоны: ступай, брате, разведай, за какими оградами, за сколькими замками темница королевны!
– Знаю, знаю! – отвечал Маврень. – Где быть, как не в куле главаря урманской вольницы.
И Маврень вооружился с ног до головы, накинул на себя вместо черной ризы суконный красный пласт[368] и отправился в непроходимый лес, который покрывал горы на запад за Преславом.
– Дубравец! – сказал Воян другому старцу. – Ступай, брате, к Доростолу, туда пошел Цимисхий со всеми силами. Разведай, что там деется, чем решится бой Греков с Руссами. Узнай, не прибыл ли сам Святослав из Руси.
Дубравец отправился к Доростолу смиренным иноком, собирающим подаяния. Воян провел три дня, как изнеможенный дряхлый старик, лишившийся уже всех чувств жизни. Как пробужденный от сна, вздохнул он, когда возвратился Маврень.
– Так и есть, в куле у главаря! Я приехал прямо к старому своему побратиму Годомиру. «Откуда, браца?» – «Из сербского плену ушел!» На радости выпили коновку руйного вина. «Ну, как поживаете? где главарь, где момцы гусары? Что нового?» Он и развязал кошель, высыпал все, что за душой было: главарь со всей вольницей на службе у комитопула Самуила, которого царь греческий обещал сделать королем болгарским, и отдал в залог ему королевну. «А где королевна?» – «Здесь, в куле[369]».
С меня и довольно было этих вестей. «Прощай же, браца, – сказал я ему, – еду на войну, что мне здесь делать». И уехал.
– Ну, Маврень, спасибо! – сказал Воян, оживая. – Теперь на долю нам трудная работа; надо выкрасть королевну, покуда тать не возвратился в вертеп свой.
– Выкрасть? нет, Воян, из кулы не выкрадешь! Высоки стены, крепки замки! Там взаперти живут жены главаря; ни входа, ни выходу, ни им, ни к ним. Сторожат их обрезанцы да старые ведьмы. А вокруг стен стража, день и ночь. Можно бы взять теперь кулу силой, да где силы взять.
– Где взять? – повторил Воян, задумавшись. – Едем, Маврень, найдем силу!.. Эх, из Доростола нет вестей! Да все равно, нечего медлить! в Святославе русском наша помощь, другой нет, едем к нему, хоть в Русь!
На пути встретил Воян Дубравца, посланного в Доростол.
– Что нового? Что нового?
– О, битва великая идет на Дунае, Святославу бог помогает!
– Там он? – вскричал радостно Воян и, не ожидая других вестей, помчался во весь опор, как лихой, смелый юнак, гонящийся за славой.
Между тем как быстро всходили и созревали горькие беды Болгарии от семян, насажденных коварством комиса и комитопулов, между тем как народ поливал слезами опавший цвет блага своего, а Райна, измирая в печалях и ужасе, молилась о смерти, стоя на коленях перед светом божиим, проникавшим через окно под потолком в келий её заключения, – Святослав летел на крыльях к Дунаю и прибыл в Доростол, когда над любимцем его, Огнемиром, совершалась тризна и войско пало духом.
– У кого на душе горе и отчаяние, на лице печаль и боязнь, кому смерть страшна, вон из рядов и из стана русского! – вскричал он к воинам.
– Нет нам страху с тобою! – крикнули воины, и душа встрепетнулась у всех, взоры ожили.
– Братья и дружина, – возгласил он, устроив рать к бою. – Все воротим, кроме мертвых!