Сейчас, когда он сел на стул, третьим после Молотова и Берии, больше всего боялся, что заснет за столом. Но, услышав про открытие храма и про крестный ход-полет, сон мигом отогнал.
— Вообще-то, достаточно быстро, товарищ Сталин. Правда, я там внутри никогда не был, но... но ведь это практически прифронтовая полоса!
— Ну, не вечно же она будет прифронтовой. Борис Михайлович! Борис Михайлович, отвлекитесь от портрета.
«А? Что? Меня?..» — Шапошников встрепенулся, встряхнулся и рывком перевел взгляд на Хозяина:
— Слушаю вас, простите.
— Я вам в ваш кабинет копию пришлю.
«Нет уж!!» — едва не вырвалось.
— Борис Михайлович, как вы думаете, когда мы обратно отнимем Киев?
«Ну, точно, тронулся Хозяин. Ударная колонна Гепнера перед Химкинским мостом, а он про Киев...»
— Э-э, — маршал Шапошников развел в сторону руки, не зная, что ж добавить членораздельного в свое мычание.
— Не волнуйтесь, Борис Михайлович. На столь дальнюю стратегию я вас нацеливать не буду. Я вот о чем: свяжитесь с Головановым, чтоб он приготовил ТБ-7. Надо помочь киевлянам и всей их епархии. ТБ-7 мы начиним не бомбами, а листовками-поздравлениями, нет, не с 7-м ноября, а с каким-нибудь церковным праздником. Сейчас я посмотрю с каким. А также успокоим их: те 323 храма, что сейчас открыли там немцы, мы не закроем, когда вернемся. А вернемся мы обязательно. И других откроем столько, сколько они захотят. А с каким праздником?.. — Хозяин начал листать календарь. — А, вот... генеральное наступление свое они планируют где-то на середину ноября... так, что тут у нас?
Бровасто-лобастый Молотов, пользуясь тем, что Хозяин погружен в календарь, вздохнул и головой качнул сокрушенно.
Не отрываясь от календаря, Хозяин сказал:
— Вячек, ты лучше головой мотай на другую тему. Вы зачем с Лаврентием велели каширскую ГРЭС минировать? Местный горсекретарь, паникер, уже просит разрешить взорвать её.
— Так, товарищ Сталин, Гудериан в четырех километрах от Каширы.
— Да хоть в самом городе! Никаких взрывов не будет. Москва и так на голодном энергетическом пайке. Что всё оперативно минировали — хорошо, теперь так же оперативно — разминируйте. Ты все понял, Вячек?
— Предельно, товарищ Верховный Главнокомандующий, — бровасто-лобастый Молотов выпятил грудь и почти с укоризной упер взгляд в наклоненный лоб Хозяина.
— ...Так, вот середина ноября...
— Товарищ Верховный Главнокомандующий, — голос бровасто-лобастого нервно дрожал, и в нем тоже слышались нотки укоризны, ровно столько, сколько позволялось. — Политбюро приняло решение о лично Вашей эвакуации.
— Документ большой? — спросил Хозяин, по-прежнему не отрываясь от календаря.
— В каком смысле? — недоумение заморщинило лобастость.
— В смысле формата бумаги.
— Два печатных листа А-4.
— При себе?
— Конечно.
— Разорви его на число членов Политбюро и раздай каждому на предмет туалетного использования. Я остаюсь в Москве до последнего.
— До последнего — это как? — мрачно раздалось из-под пенсне.
— А до последнего, Лаврентий, это когда 34-ка со свастикой, Гепнером на границе захваченная, на Красную площадь въедет.
— Вполне реальная перспектива, — из-под пенсне жестко-немигающе глядели прищуренные глаза.
— Наверное. Прогоним и с Красной площади... вот, пожалуйста, 19 ноября, день Варлаама Хутынского. Вот с ним и поздравим оставшихся по ту сторону фронта... вот и бумаге применение, на «Безбожнике» сэкономленной. Хорошо бы с житием его познакомиться.
Тут и Берия не выдержал и покачал головой. И в его покачивании виделось уже нечто более серьезное, чем укоризна. Фактически ведь он один тогда, в июне, своим бесстрашием и решительностью заставил Хозяина взять себя в руки и стать Верховным Главнокомандующим. Показалось, что придется и сейчас забыть про страх и про субординацию и резко поставить Хозяина на его место — место Верховного Главнокомандующего, вырвать-вытащить его из невесть откуда вдруг взявшейся ямы, куда он угодил и обратился в разбрасывателя церковных поздравлений. Вместо того чтобы мощное каменное сооружение обратить в крепость с пулеметами, из каждого окна и с крыши, — служить там обедню?! Тот июньский его надлом был понятен — да пошли вы все!.. Ничего не хочу после такого разгрома! Не состоялось великое порабощение Европы, а, значит, — все ерунда, отстаньте...
Тогда, глядя в пустые, безжизненные пьяные хозяйские глаза, проорал в них, одновременно встряхивая Хозяина за плечи:
— Вста-а-ать!
Тот остался сидеть, ибо подняться не мог. Встряхнул ещё раз и поднял. Притулившиеся сзади соратники только ёжились и постанывали, наблюдая сцену.
— Ты сам и твое имя — из стали или из говна?! Ты — Сталин, или Говнин?! Забудь про Европу, страну надо спасать! Власть спасать, шкуры свои спасать! Второй эшелон без тебя неуправляем! И всё неуправляемо! Сейчас пристрелю тебя и буду управлять от твоего имени по радио и по телефону!.. Марш в баню!..
Сам в бане отхаживал его веником и потом отходную стопку подносил. Из бани он вышел Сталиным.
Но сейчас-то что и как делать? Но что-то и как-то надо было делать. Сам он, когда хозяйничал первым секретарем в Грузии, церковь почти не трогал, почти все храмы в Грузии остались целы (и коллективизацию на тормозах спустил).
Не видел криминала, если в церковь кто молиться ходил, все ходящие в храмы были толковыми работниками и не воровали. Все ходящие в храм — люди лояльные и ни в каком заговоре участвовать не будут. Вообще, лояльных к власти не трогал никогда, личных врагов, если они лояльны — тоже. Всех грузинских профессионалов-революционеров из ленинской обоймы выскреб до последнего — это да. Так ведь у них одна перманентная революция в головах, а нужна не перманентная, а окончательная победа её. Но для этого надо танки строить, а строить они способны только дурные планы да интриги. А вот те, кто в храмы ходят, те строят хорошо, но!.. когда вот так прижмет, как сейчас прижало, надо... ну ведь не облет же самолетом с иконой! Да ещё с сопровождением! Да у Журавлева каждый истребитель на счету, по три налета на Москву в день!.. ТБ-7 всего десятка полтора в наличии, каждый литр керосина на вес золота, а их листочками начинять?!
— Коба, а ты эти листочки с поздравлением не только киевлянам, ты немцам вместо бомб сбрось. То-то потеха будет! Бомб нет — ты их поздравлениями.
Соратники с ужасом втянули головы в плечи: «Ой, что будет...» При всех Кобой его не смел называть никто.
— Что? Погоди, Лаврентий, — поднял трубку. — Что, Саша? Варлаам Хутынский — управитель русской погоды? На Троицу в июне мороз устроил и даже снег был? А зачем? Клещи, напавшие на пшеницу, передохли?
Пальцы сжались сами собой в кулаки, пенсне упало, и он его не поднимал: «Ну что упираться в этот Московский Рубеж, если в целом его не защитить? К взрыву всё подготовлено, устроить им уличные бои, где потери будут 10:1 в нашу пользу, а потом взорвать всё для усиления потерь. И чтоб зимовать негде было, и отходить планомерно, имея в виду рубеж Волги. Да они уже где-то у Владимира выдохнутся, да и с Волги... у них нет ни одного самолета, что до Урала долететь сможет, чтоб заводы, мощь набирающие, потревожить. И дальневосточные дивизии как раз подойдут... И пока шли сюда, вроде всех уговорил в правильности этого плана, все согласились его поддерживать и отстаивать. Да он — единственный, за которым горькая правда и железная логика! Вячек только бубнил чего-то вроде «и вашим и нашим» (ух, заморю Жемчужину!), да он всегда такой. А ведь мычать начнут соратники, когда в лоб спросит... Клим, бедолага, пуль на передовой не боится, а от хозяйского взгляда в обморок падает...»