Стоящий сзади секретарь Саша видел глаза расстрелянного портрета, они теперь смотрели прямо на Хозяина. Ну и, ясное дело, тот отвечал тем же. Глаза в глаза, взгляд на взгляд.
Хозяин земли Русской, так он сам себя называл, и так его называли и воспринимали все, Хозяин не по собственной воле, но по воле Божией. Земля эта под его властью принимала на себя каждый день тяжесть двух выстроенных храмов. Целых 15 тысяч их отяжелило ее собой за время его царствования! 15 тысяч новых мест схождения Духа Святого, которые оказались ненужными топчущим эту землю, как ненужным оказался им и Хозяин их, Богом данный, строитель храмов, Хозяин, который предложил миру разоружение, и мир возненавидел его, Верховного Главнокомандующего, победоносно ведущего войну на чужой территории. Топчущим эту землю оказались не нужны не только храмы, но и победа. Им нужен был другой хозяин. Хозяин, который ломает по пять храмов в день, Хозяин, при котором голод — норма (а топчущие эту землю ему за это «Славу» поют), Хозяин, при котором из земли и топчущих ее высасывается все, чтобы сделать лучшие в мире танки, а тучные коровы давали бы меньше молока, чем тощая коза, и к марту ели бы свой кал (чтобы и танки были, и сенокос — не получалось у топчущих эту землю), новый Верховный Главнокомандующий, остатки войска которого (уже без лучших в мире танков) прижаты к столице и защитить ее не способны, Хозяин, который работал только на войну (ибо только на это способно его хозяйство). И — трепещущий перед ним мир рукоплескал ему...
Взгляд на взгляд, глаза в глаза. Глаза с портрета смотрели с жалостью, болью и печалью. Они были живыми. Два Верховных Главнокомандующих смотрели друг на друга. Одному из них надо было принимать решение. Решение ума и сердца, к которому звали смотрящие на него глаза. Никто и никогда на него так не смотрел. Этот взгляд был взыскующ и всепрощающ одновременно. Остро и выпукло почувствовалось, что он сейчас живой смотрит на него. Этот человек был, есть сейчас и будет на все времена оставаться живым Хозяином земли Русской. И рядом с ним — ее Хозяйка, и все они там, в той когорте Всех святых, в земле Российской просиявших. Вот он — рубеж, вот он — перелом, за которым быть или не быть его власти над Державой. Сама Держава эта будет всегда, но власть его над ней, которую завоевывал два десятка лет и завоевал, сейчас висит на волоске, обозначается последним незатопленным островком (а вода прибывает!), и на волосок уже нацелен штык-нож «Шмайсера», а на островок — двадцатидюймовый снаряд, а родная 34-ка, захваченная Гепнером под Минском, уже на расстоянии одного перехода, чтобы додавить остатки островка и обрезки от волоска. И власть его, им захваченная, которая сейчас на грани потери — она тоже от Бога, ибо нет власти, которая не от Него, как учили в семинарии. Только власть Того, кто проникновенно смотрит сейчас на него с портрета, была Богом благословенна, а его — попущена, и топчущие эту землю заслуживают только такого попущения. И сейчас у этого попущения — РУБЕЖ!.. Нет ничего страшнее для этой страны, чем безвластие. И другой власти сейчас, кроме его — нет. Монарха нет, мельтешение эмигрантов, надеющихся на германские танки, — смешно, намельтешили своей бездарью и никчемностью с февраля по октябрь 24 года назад... Да и не станут хозяева германских танков делиться властью ни с кем, тем более с этими... Деникин, вон, понял это, союз предлагает, телеграмму прислал. Тоже мне, союзничек... А если его на должность старшины — кашу на позиции развозить?.. А вот этого флигель-адъютанта надо найти и привлечь. Пусть водку пьет здесь. Раз при Нем был (а действительно, как живой смотрит!) — с дивизией справится...
Мысль вдруг прилетела, будто от взгляда с портрета отслоилась: слова о непобедимости в Тобольске, Александром I сказанные, не относятся к хозяину самой известной в мире курительной трубки. К Тому, Кто смотрит с портрета — относятся, Он и в Тобольске, в плену и унижении остался непобедим. И Тобольск был пленен Его святостью. И Екатеринбург — тоже. «А тебе!.. — взгляд с портрета стал жестче. — Впрочем, ты все понимаешь сам. Решай».
Усмехнулся про себя, что еще одна неожиданно вдруг возникшая мысль — когда у него именины, важнее сейчас сводки, что немцы заняли Красную Поляну и подвозят туда осадные двадцатидюймовые орудия, чтобы стрелять по Кремлю.
Стоящий сзади Саша, глядя в спину Хозяина, вообще перестал что-либо понимать, хотя давно ничего понимать и не пытался. Ну, хороши портретики, но чего на них так таращиться? Скоро грохот немецких танков здесь будет слышен, сейчас командзап звонить будет...
Раздался звонок.
— Подойди, Саша.
— Иосьсарионыч, «безбожники» насчет свежего номера журнала...
— Саша, журнала «Безбожник» больше не будет. Думаю, и их конторы тоже. Хватит, порезвились и будет. Всех на фронт.
— И Ярославского, гы?.. Кстати, сбежал в Куйбышев.
— Этот пусть там и воюет. Будет писать патриотические статьи про Суворова и Александра Невского.
— Микоян тоже сбежал туда же.
— Это я знаю, Саша, — глаза хозяина надолго остановились на портрете слева. — «Наиболее обласканные предают первыми». Так, Саша? — бросок-взгляд уперся в секретаря. — Да не глотай ты слюну, не води кадыком. Соедини с Берией. Секунду, Саша. А когда твои именины? Ты в честь какого святого назван? Кто твой небесный покровитель?
Секретарь Саша совсем растерялся. В этой обстановке он ожидал любого вопроса, кроме этого. И, естественно, он не знал, в честь которого из многочисленных святых Александров он назван. А от произнесенного хозяином «небесный покровитель» у него опять задергался кадык, и пришлось глотать слюну.
— А я знаю, Саша, кто мой небесный покровитель, это — Иосиф, воспитатель Христа, официальный муж Богородицы. Они жили у него в доме. Кто такой Христос — не забыл?
Еще бы забыть, сам доглядывал за выносом Его икон из Храма Христа Спасителя перед взрывом. По личному же хозяйскому приказу и доглядывал.
— Не забыл, Иосьсарионыч...
— Ну вот, а когда день моего Иосифа — я забыл, а это нехорошо. Мне нужен Церковный календарь за этот год.
Тут секретарь Саша оторопел. И у него снова начались слюно-кадыкодвижения.
— Так ведь же... не делают этих календарей, Иосьсарионыч.
— Сделай, Саша. Чтоб через час он был у меня на столе. Иди. Лаврентия на провод. Впрочем, нет, пусть он и Вячек будут здесь через 15 минут.
— Могут не успеть за 15 минут. Их еще поискать надо... .
Перебил жестко:
— С этой минуты, Саша, если кто-то что-то не успел, ему больше ничего не придется успевать.
Злобно проскрежетало по секретарским извилинам: «Можно подумать, что до этой минуты было по-другому! И спасибо за календарное задание, чтоб тебе!..»
— Пожалуйста, Саша, — усмешливо прозвучало из хозяйских уст в ответ на извилинное скрежетанье. — Нет, Саша, я не читаю мысли, этого Бог никому не дал, даже сатане. Так меня учили в семинарии. Просто все твои мысли на твоем толстомордии сидят и вслух говорят, а слух у меня, как ты знаешь, обостренный. Насчет календаря совет тебе — позвони в Ульяновск митрополиту Сергию. Он сейчас там. Найди в Куйбышеве Настеньку Микояшеньку и скажи, что наказывать его за бегство не буду. За трусость или расстреливают, или не наказывают вовсе. Раз так быстро эвакуирует себя, будет отвечать за эвакуацию других и эвакуацию вообще всего. И если хоть напильник достанется немцам из эвакуированной точильной мастерской!.. А вот за то, что он на таможне сейчас бросил целый состав молибдена, марганца и вольфрама, я его лишаю до его именин наркомовского пайка. Для него это хуже тюрьмы. А когда у него именины, узнаешь из календаря. Ни с кем не соединять.
— А с командующим Западным фронтом?
— Тем более. Незачем нервировать человека, занимающего ключевой пост. Танков все равно нет, резервов нет, дальневосточные дивизии будут не скоро. И на заседание Ставки его сейчас не вызывай, на фронте он нужнее. И собери-ка членов Ставки. И Пронина.