От такого вопроса на том конце провода оторопение обратилось в онемение. Оно длилось около минуты. И в тишине онемения явно слышалась неслышная матерщина.
— Что у нас происходит? — продолжал секретарь Саша. — У нас происходит совещание Ставки... А тебе тут нечего делать — всё одно танков нет, авиации для тебя нет. Всё что есть — в Московской зоне ПВО, резервов нет, дальневосточные полнокровные дивизии только к «Ерофей Палычу» подходят. Командуй и обходись тем, что есть. Если уличные бои будут, я уже себе место присмотрел — на крыше Исторического музея с пулеметом. Вся манежная и вся улица Горького под контролем. Правда, патронов пока тоже нет, и где их взять — не ясно. Так что воюй, Константиныч, и не звони пока.
Зазвонил левый телефон.
— Переводчик английского посла? Нет, сейчас соединить не могу. И послание его записывать сейчас не буду, мне некогда. Что?! Да пошел ты!..
Безнадежность ситуации, если не отзовется Ульяновск, очень отчетливо осозналась сейчас секретарем Сашей, хоть всех послов пошли туда, куда уже послал английского. Да и то — наверняка просто отключили на ночь телефон. Так... секретарь обкома и вообще весь комсостав всех линий там не спит — это ясно: когда хозяин бодрствует, все, кого он может захотеть слышать, бодрствуют также. Заставить их, чтоб кто-нибудь из митрополичьей бригады хоть трубку поднял? Так... вообще, секретарь Саша мог заставить всех и вся по всей державе сделать все, что ему нужно. Тут президент уже несуществующей Франции ему бы точно позавидовал.
Но что-то не позволяло ему сейчас напускать обкомовцев на митрополичьи покои, почему-то ему показалось, что тогда ему будет хуже, если даже он не достанет календарь.
«...Ой, Господи, да и чем занят секретарь Верховного Главнокомандующего, остатки войск которого прижаты к столице, которая практически обречена?!!»
— Да и... пошли вы все!..
Секретарь Саша достал коньяк, налил полный стакан и одним залпом выпил. Он это позволил себе второй раз. Первый раз это было 25 июня, когда связь восстановилась, сводки страшные пошли, а хозяин в запертом кабинете делал то же самое.
«...Да и пусть войдет!.. Нету календаря!.. Давай пулемет, приковывай к крыше Исторического музея... да и приковывать не надо, не убегу. Которым же Александром я назван, а?.. Эх... да ведь же... мать еще, помниться, читала, картинка — воин в шлеме с мечом... да ведь же — Александр Невский я!.. — ожгло вдруг все сознание, хлестче, чем после хозяйского разгона. — Да как же можно забыть такое?! Да... — уронил голову на грудь, — Небесный покровитель... да чего уж теперь! Что нельзя забывать — забыто, что грех помнить и делать — делается... попросить бы, что ль, его? — второй стакан коньяка ушел в глотку. — Я б на его месте сказал: чего это ты просишь того, в кого не веришь?..» И тут отозвался Ульяновск.
— Слушаю вас, — тенором прозвучало в дрожащем наушнике телефонной трубки.
— А? Але?! Приемная Верховного, секретарь на проводе, мне нужно митрополита! Срочно!
Тяжкий вздох из наушника ожег ухо секретаря Саши, почти так же, как только что ожегшее прозрение, что его небесный покровитель — Александр Невский.
— Ну, это... очень нужно. А кто на проводе?
— Келейник Местоблюстителя Патриаршего Престола, иеродиакон Иоанн Разумов. Вы знаете, сейчас Владыка заканчивает ночное молитвенное правило, вы не могли бы позвонить через час?
— Ваня, через час меня расстреляют.
— Простите, я не Ваня, я иеродиакон Иоанн, простите, а вы мне не можете изложить суть такого серьезного вопроса, из-за которого через час расстреливают, хотя... — тот вздох ожег ухо секретаря Саши, — бывает, что и быстрее.
— Архидиакон Иоанн, мне нужен церковный календарь за этот год. Я знаю, что его нет, но он должен быть. Через... теперь уже 20 минут.
— Я понял. Церковные календари повторяются. Одну минуту... через 5 минут вас еще не расстреляют?
— Через 5 минут еще нет.
— Тогда ждите.
Заверещал левый телефон.
— Ну! Американское посольство? Ну, говори, только быстро... Ленд-лиз это хорошо... Соединить не могу. Да и не хочу! Да, имею право. Через 20 минут... Что?!! Да пошли вы все с вашим ленд-лизом и всей твоей вонючей Америкой!..
— Але! Ванечка! Ой, прости, еродиакон Иоанн, ну!..
— Церковный календарь 19-го года — один к одному к 41-му. Наверняка в Румянцевской, ну... то бишь, в Ленинской, библиотеке, в спецхране есть.
— Да ведь пожгли всё. Я помню эти костры.
— И я тоже помню. Кто видел — никогда не забудет, кто не видел — никогда не представит. Простите.
— Да чего уж...
— Но все пожечь не могли. Ну, а если там нет, то Владыка продиктует вам по телефону. Календарь он помнит наизусть. Ну, а 19-й год — сам по себе незабываем. Действуйте. Поклон и благословение от Владыки Верховному Главнокомандующему. О том, чтобы вас при любом исходе не расстреливать, он позвонит ему сам. Да, простите, в Лефортовской тюремной библиотеке тоже вполне может быть — она вся из конфиската, а конфисковывать было что. Я думаю, что нынче это одна из самых богатых библиотек мира.
— А ты что, сидел, что ль, там?
— Ну, а как же можно при моем сане — и Лефортово миновать? Про календари сейчас не могу сказать, но святоотеческая литература есть вся. И выдают в камеры всё, что ни закажешь. Всё-таки время нынче — замечательное — чтобы авву Дорофея прочесть, надо в Лефортово сесть. А по-другому с нами никак, о духовной нужде только в Лефортово и задумываемся...
— Спасибо, еродиакон Иоанн, Лефортово буду иметь в виду, прямо с них и начну, чтоб не сидеть там и не выписывать авву Дорофея.
— Весьма, кстати, рекомендую — и просветление, и Бог рядом.
— Спасибо, еродиакон Иоанн. А что, Бог рядом только в тюрьме?
— Бог с нами рядом всегда, но мы всегда от Него далеко. Когда нам хорошо — Он нам не нужен, и мы не понимаем, что наше «хорошо» — только от Него. Чтобы начать что-то понимать, надо, чтоб нам стало плохо, а оно — тоже от Него, как и всё в этом мире. И, поняв это, осознаёшь, насколько это «плохо» — хорошо. Но, увы, не все направляют свою волю на это понимание. «Умри ты сегодня, а я — завтра» — с такой доктриной я тоже знаком, а мои трое сокамерников по Лефортово, все крупные партийцы, как от чумы шарахались от принесенных мне книг, когда я им предлагал прочесть. И всё про верность свою партии и товарищу Сталину друг другу декларировали, а меня посылали — иди, говорят, ты со своим Богом, прости, Господи... увы, не помогло им...
— А тебе что помогло?
— Так что ж, кроме молитвы? Да и то, какая у меня молитва, сотрясение воздусей одно... а вот внял Господь — нынче при Владыке я. Простите, что время ваше задерживаю. Ну, а коли не найдете, Владыка продиктует.
— Да уж придется, а записываю я быстро, стенографией вполне владею. Через 10 минут перезвоню.
Набрал Лефортово, велел поднимать начальника библиотеки и, если есть календарь, чтоб через 5 минут он был у дежурного помощника. И, естественно, присовокупил, что в случае отрицательного результата все они из своих кабинетов переселятся в камеры. Эти пять минут он сидел и сам себе удивлялся, что и в мыслях не было послать разговорчивого иеродиакона, как послал английское посольство, хотя времени на запись посольского запроса для Верховного ушло бы меньше, чем на слушанье про Бога медленного иеродиаконского голоса. И еще думалось: как красиво звучит словосочетание «Патриарший Престол»... Вообще, в слове «Престол» есть что-то... то есть, ну нету на всех языках мира более значительного слова, чем «Престол»...
Поднял трубку и вместе со стулом подпрыгнул — есть календарь! Тут же позвонил в Ульяновск.
— Еродиакон Иоанн, есть календарь! Отбой вам, отдыхайте. Слушай... а, может, и Бог есть? Мне сегодня молиться разрешили, а зачем молиться, если Его нет?
— Логично. А молитвы могу продиктовать.
— Слушай, а ведь... а — да! Сейчас календарь мне подвезут, отнесу его Верховному и свяжусь с тобой.
— Так пока календарь везут, могу продиктовать то, что успею.
— Давай! Погоди, ручку возьму...
Заверещал левый телефон.
— Английское посольство? Но я ж вам всё сказал... нет, ничего я сейчас не буду записывать, я занят... Да занят я, мать вашу!..
Загундосило ВЧ.