— Хочу, чтобы ты взглянул кое на что.
Его офис маленький и без излишеств. На нескольких стульях из серого гладкого металла сидеть неудобно. Единственная картина на стене — увеличенный кадр из фильма «Кабинет доктора Калигари», и эту же картинку магазин воспроизводит на своих бланках.
— Взгляни.
Майкл прошел за стол и протянул мне сложенный листок бумаги. Я взглянул. На нем жирно, красными чернилами было написано несколько слов. Очень коряво, детским почерком. Точки над «i» были скорее кружками, чем точками, и все такое.
Дорогой Майк,
прошло немало времени, верно? Что ж, ты обрадуешься, узнав, что твой старый приятель Клинтон собирается скоро тебя навестить. Так что приготовь все к вечеринке. Я выезжаю, малыш.
Я попытался отдать письмо обратно, но он не взял его, и я положил листок на край стола. Майкл с несчастным видом уставился на него.
— Приезжает Клинтон? Ну и что?
— Он уже здесь.
Повернувшись, Майкл отодвинул занавеску позади стола и жестом поманил меня к себе. Когда я подошел, он указал на другую сторону улицы. Его руки не могли найти покоя. Они не тряслись, но все его существо излучало какую-то нервозность, какое-то сильное тревожное напряжение. Будто мгновение назад его сильно ударило током, и теперь он не сразу мог прийти в себя.
Улица была полна машин и прохожих, дыма и шума. Толпы людей куда-то двигались, двигались.
— Что ты хотел мне показать?
Он ткнул пальцем:
— Светофор вон там. Видишь, мальчишка прислонился к столбу? В футболке с номером двадцать три?
— В красной?
— Да. Это Клинтон.
— Майкл, — усмехнулся я, — ему же лет пятнадцать.
— Знаю. — Он опустил занавеску.
В последний момент «Клинтон» посмотрел в нашу сторону, как будто почувствовав, что мы говорим о нем.
* * *
Руки могут выдать правду. По тому, как они поднимаются и падают, с безотчетной печалью или грацией, можно прочитать признание в окончательном поражении или любви, скрытое за каменным лицом или циничной улыбкой.
Мы с Майклом сидели по разные стороны стола. Сначала он пытался шутить, но его руки поднимались лишь наполовину — как птицы, не имеющие сил взлететь. И в этом не было ничего смешного.
— Знаешь, сколько у меня знакомых, Инграм? В моей записной книжке на букву «Z» исписано три страницы! Я не вру… Но знаешь, что я понял недавно? Что всегда водился не с теми. Так много мнимых друзей. Не говорю о присутствующих, но мой величайших талант — привлекать к себе людей, которые сначала кажутся великолепными, но потом — одно расстройство… И Клинтон — ярчайший пример.
Бессознательно я поднял руку, как ученик на уроке, когда не терпится задать вопрос.
— Погоди, Майкл, но после всех твоих рассказов о Клинтоне я думал, что он, как в сказке, был тебе другом и защитником… Ты сам десять раз говорил, что он спас твое детство.
— Это так. Он спас мое детство. Но сейчас речь не о том. Послушай, не говори, что знаешь человека, если только он не открыл тебе, с какими тайными молитвами обращается по ночам к своему богу или дьяволу…
Я в замешательстве помотал головой: о чем это он?
— Да, Клинтон защищал меня. Несколько лет. А потом в один прекрасный день превратился в обезьянью лапку! Третье желание, которое убивает все хорошее, все, что ты любишь.
Объяснять что-то кому-то — это вроде уборки помещения: сначала делаешь несколько широких взмахов шваброй, чтобы смести в кучу весь более или менее крупный мусор, а потом, покончив с этим, опускаешься на колени, чтобы добраться до всякой мелочи и пыли, затаившихся в углах и под мебелью. Вымести все это, и presto![18] — в комнате порядок.
Но вместо того, чтобы навести порядок — то есть собрать все подробности о Клинтоне Дайксе вместе в одну аккуратную (доступную пониманию) кучу, — Майкл путано и сбивчиво что-то бормотал, порой совершенную бессмыслицу. От такой уборки пыль и мусор только еще больше разлетались по комнате его прошлого.
Единственное, что я сумел понять к концу того первого дня, когда на другой стороне улицы мы увидели мальчишку, было следующее: Клинтон Дайкс вернулся и ему по-прежнему было пятнадцать лет. Все то время, что Майкл знал его, ему было пятнадцать.
вернуться
Песто — в итальянской кухне холодный соус, обычно из свежего базилика, толченного с кедровыми орешками, чесноком, оливковым маслом и сыром. Прим. перев.