— Отказать! — решительно сказал хозяин.
— Слушаюсь.
— Скажи им, что выдавать в соседнюю усадьбу мы никого не собираемся, а злодея, который сюда забрался, сами зарубили и тело выбросили.
— Прямо так и передать?
— Так и передай, чего еще? — внушительно подтвердил хозяин. — А когда они уйдут, пошли кого-нибудь за врачом. Пригласи доктора Охару. Пусть скажут там, чтобы срочно явился — мол, человек случайно поранился.
Кохэйта был тронут до глубины души.
Хозяин усадьбы ушел в дом и больше уже не показывался. Зато слуги, даже не спросив имени злодея и не поинтересовавшись, кто он такой, принялись без лишних слов усердно ухаживать за раненым. Когда же он сам попытался представиться, его почтительно остановили — должно быть, такие указания были получены от господина.
Тучный доктор прибыл через калитку с черного хода и оказал необходимую медицинскую помощь. Кое-как идти он все-таки мог. Кохэйта испытывал чувство огромной благодарности к этим людям, так тепло о нем позаботившимся, и к хозяину усадьбы, который незримо ими руководил. Горячо всех поблагодарив, он собрался уходить.
— Проводите его, куда скажет, — приказал начальник охраны двум дюжим молодцам, и пояснил, обращаясь к Кохэйте. — Хозяин распорядился.
Кохэйта хотел было отказаться от столь непомерной любезности, но, подумав, молча поклонился и принял предложение.
Когда Кохэйта покинул усадьбу, начальник охраны отправился доложить хозяину. Тот, уже лежа в постели, безмолвно выслушал сообщение и спросил:
— Ну и как, наши соседи без возражений приняли все, что ты им сказал и ушли восвояси?
В сущности, охранникам из усадьбы Киры ничего больше и не оставалось. Когда начальник охраны подтвердил его предположение, хозяин презрительно улыбнулся:
— Даже не попросили выдать труп. Ну да, Кира-то у них там прячется… Не хотят поднимать шум.
Двое самураев, которым было велено проводить незнакомца, шли по обе стороны от Кохэйты, озираясь по сторонам, готовые в любую минуту выхватить меч. Можно было предполагать, что охранники Киры, недовольные полученным ответом, устроили где-нибудь неподалеку засаду, но все обошлось. Ночь уже клонилась к рассвету: луна ушла на край небосклона, и прохладные краски зари уже золотили крыши домов. По положению луны в небе Кохэйта сообразил, что усадьба, где он только что побывал, примыкала с северной стороны к усадьбе Киры. Если так, то, судя по карте, с западной и северо-западной стороны располагалась усадьба знаменного самурая-хатамото Тикары Цутии, а с восточной — Маготаро Хонды, одного из верхушки военной знати клана Мацудайра.
— Наверное, то был его милость Цутия? — гадал про себя Кохэйта, вспоминая ладное, исполненное грозного достоинства обличье хозяина дома с бумажным фонарем в руках.
Во всяком случае было очевидно, что хозяин усадьбы признал в нем одного из ронинов клана Ако, которым он симпатизирует. Иначе с какой стати он бы сделал вид, что не замечает человека, которого сам назвал охальником, да еще велел оказать незнакомцу медицинскую помощь и проводить его с охраной, не спрашивая притом ни имени, ни звания? Поистине он заслуживает благодарности! Да и для них самих, для ронинов, отрадно узнать о том, что есть на свете такие люди — от этого прибавляется душевных сил.
За такими раздумьями Кохэйта вовсе позабыл о боли от раны в ноге. Он весь так и сиял.
— Безмерно вам признателен за все, господа! — остановившись, сказал он двум самураям. — Когда вернетесь в усадьбу, пожалуйста, передайте мою самую горячую благодарность хозяину и всем остальным. Надеюсь, еще представится случай явиться лично засвидетельствовать почтение. Ну, а пока…
— Мы всё понимаем… — перебил его один из сопровождающих, не окончив фразы.
Почтительно распрощавшись, Кохэйта отправился восвояси, а оба самурая еще долго стояли и смотрели ему вслед, пока ночной гость не скрылся из виду.
Обо всем, что случилось той ночью, поутру было доложено Кураноскэ.
— Значит, Цутия? — кивнул он.
Хотя на лице командора ничего не отразилось, он был под сильным впечатлением от рассказа. Сейчас, когда самурайство, казалось, внешне обрело совершенную форму, самурайский дух обнаруживал все признаки упадка. Радостно было узнать, что есть рядом хотя бы один из тех, что называли себя «самураями старой закалки», в действительности являя собой нетленный пример поборника и защитника благородного рыцарского духа. Уже сам факт того, что такой человек обитал в усадьбе, отделенной одной лишь стеной от усадьбы Киры, служил парадоксальным свидетельством того, что в эпоху Гэнроку наряду с самурайским кодексом чести, писанным для защитников существующего режима, существовал и другой кодекс чести, который испокон веков ставил во главу угла жертвенность и упорное
радение во имя долга.
У Сёдзаэмона Оямады, после того как они расстались с Кохэйтой, тоже остался в душе неприятный осадок от того, что во хмелю ввязался в спор с приятелем. В споре, видя, что дело идет к ссоре, он старался уступать собеседнику, чтобы избежать размолвки, и теперь корил себя за это. Ну почему он не мог все высказать четко и убедительно? Почему, когда Мори в запальчивости спросил, неужели можно сравнить бесславную смерть по какому-то дурацкому любовному влечению со смертью во имя вассального долга верности, он не ответил определенно, что можно? Почему не сумел ясно ответить, что, если жить не ради кого-то, а лишь ради себя самого, то можно свершить все что угодно и именно тогда можно будет с наибольшим основанием сказать, что жизнь прожита не зря?..
Жизнь, в которой так много всего заключено, жизнь, превосходящая собственное маленькое Я…
Неплохая афиша получается. Но если смотреть под таким углом, то могут быть некие категории и градации, определяющие, как именно человек проживает свою жизнь. Нет, жизнь стоит отдать не ради клана Ако — ради Пути самурая, кодекса рыцарской чести, единого для всей Поднебесной. Так, наверное, можно сказать?
Но тут сразу возникает целый ряд вопросов. А что такое, собственно, Путь самурая, Бусидо? И что такое самураи? Если смотреть в чисто количественном выражении, то самураи ведь составляют всего лишь небольшую часть прочего человечества. Если уж жертвовать жизнью ради других, то тогда, наверное, ради большего количества людей — хотя бы ради двоих, лучше ради пятерых, а еще лучше ради сотни или тысячи отдать свою жизнь. Если совершить такой подвиг, если сражаться за счастье максимально возможного числа людей, то уж точно можно сказать, что жизнь прожита не зря, и отдать ее за счастье великого множества людей — дело поистине благородное. Ради этого стоит жить и умереть в борьбе за счастье народа. Однако очевидно одно: самураи, разгуливающие с двумя мечами за поясом и признанные высшим из всех четырех сословий, в этом народе отнюдь не составляют большинство. Их едва ли одна десятая от всего населения наберется. А если так… Значит, в доводах Кохэйты концы с концами не сходятся. Все-таки жизнью стоит пожертвовать только ради счастья того большинства людей, что относятся к низшим сословиям. При таком сознании принесенной пользы не жалко расстаться с жизнью. Если взглянуть с этой точки зрения, то вся их месть — в конце концов только забава, способ потешить себя. Причем забава, которая призвана была отвлечь, обмануть нечистую совесть получше, чем куртизанки, которых они покупают в веселых кварталах. Дурачье!
Выпитое сакэ заставило его позабыть все правила благопристойного поведения, и Сёдзаэмон бешено расхохотался, нарушив дремотное безмолвие ночи, так что вся окрестность отозвала
сь глухим эхом.
Луна уже добралась до середины зимнего небосклона. Резче обозначились на земле тени домов и деревьев. Под ногами Сёдзаэмона тоже виднелась черная тень, которая приходила в движение с каждым шагом и судорожно сотрясалась от хохота. Тень от ивы… Тень от моста…
Отчего-то ему казалась, что нынче ночью все предметы выглядят необычно. Вроде бы не так уж он был пьян… И все вокруг казалось странным, ни на что не похожим. Как будто новая, неведомая вселенная открывалась перед взором.