Чуть позже удивленно ойкнула Минута, заметив паруса.
— Все-таки сработало! — удовлетворенно сказал Ухарь, поглаживая пальцами громадные рыжие усы. — Я всегда говорил, что Бова Конструктор — голова! Ну, пар вам в... Хм...
Первый раз родовое ругательство смутило махиниста, и виной тому наверняка было присутствие Минуты. Легко подхватив за шкирку Пивеня, так и не пришедшего в себя, он поволок того в махинерию — словно куль с мукой. А через плечо бросил:
— Ладно, чего там. Пошли-ка праздновать победу!
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ,
просто промежуточная
Искомое всегда находишь в последнем кармане.
Ежели бы кто-нибудь сказал, что строфокамил догонит его в дороге сам, по своей птичьей воле, Выжига рассмеялся бы тому в лицо — кого он уж точно не хотел больше видеть, так это подлую птицу. Но камил догнал. То ли голод заставил, то ли прав в конце концов оказался строфник, заявлявший, что от седуна камил убегать не приучен, — не важно. Главное, что камил догнал и, поравнявшись со всадником, несущимся во весь опор, какое-то время молча бежал рядом с заводным, серым в белое яблоко конягой, не особенно напрягая голенастые лапы — что для него какая-то конячья скорость? Тихий ветер по сравнению с бурей. А пегий ошалело косил на птицу глазом, явно узрев такое чудо впервые в своей конячьей жизни.
Выжига же был так погружен в свои невеселые думы, так занят выматывающей скачкой, что камила не замечал до тех пор, пока обиженная невниманием птица не подала голос:
— Кря!
Вот тогда-то он и взвился, едва не сорвавшись с седла. Оглянулся, узрел бегущего рядом камила, схватился за сердце, закатывая глаза, потом за голову... А когда слегка отпустило, безумно расхохотался. И так, с перерывами, хохотал довольно долго, а камил, недоуменно таращась на странного человека, смирно бежал рядом, налегке, радуясь своей прирученной птичьей душой непривычной свободе, пока не оказался поздно вечером в своем стойле на Северной Станции города-храмовника под названием Простор.
Но то будет не скоро, ибо вечер еще не наступил, а мы пока вернемся к Благуше.
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ,
где путешественники празднуют победу
Не откладывай на послезавтра то, что можно выпить сегодня.
Освобожденная от вагонов, Махина лихо мчалась по стальным рельсам.
А Благуша, Ухарь и Минута праздновали победу... Правда, сперва Минута обработала воякам целебной мазью из крошечной баночки, принесенной с собой, ссадины, полученные в сражении (Благуше — заодно и обожженные пальцы, познакомившиеся с дверцей топки), а уж после гостеприимный Ухарь вытащил из запасника две объемистые холщовые сумки и предложил своим гостям заняться их содержимым. Сам же с озабоченным видом немедля отошел к приборной доске, сославшись на срочную занятость. Похоже, сервировка стола относилась к его наименее любимым занятиям. Впрочем, гостей упрашивать не пришлось — после столь активных боевых действий все изрядно проголодались и не прочь были перекусить тем, что Смотрящий послал, а послал он благодаря Ухарю изрядно. Например, пару копченых зайцев, десяток здоровенных, каждая длиной в четыре ладони, сушеных рыбин, предсмертно таращивших на мучителей глаза и скаливших зубы, объемный пакет с яблоками, грушами, огурцами и помидорами и три полные трехлитровые бутыли. В двух явно плескалась чистая как слеза так называемая окоселовка — зверь-сивуха, убойное пойло собственноручного изготовления махиниста, а в третьей, к изрядному облегчению Благуши, булькал темный пахучий квас. Вспомнив о туеске с долгольдом, благополучно пережившим за пазухой драку с бандюками, слав выставил на стол и его — авось кому захочется испить свежей водицы. Руки слава двигались без участия сознания, помогая девице сортировать снедь, а сияющие восхищением голубые глаза безотрывно смотрели на Минуту, так чудесно объявившуюся в самый последний миг битвы за территорию. Та же, чувствуя его неподдельный интерес к своей персоне, смущенно рдела, отчего хорошела неимоверно, и даже ее короткая мужская стрижка начинала казаться славу вполне уместной. В конце концов спохватившись, Благуша перевел взгляд в сторону Ухаря, совершающего загадочные действия над приборами из вместительного водильного кресла, словно специально спроектированного под его внушительный зад.
А тот, похоже, веселился от души, забавляясь с какими-то рычажками, задвижками, щелкающими при нажиме пимпочками и прочими прибамбасами, управляющими, по скромному разумению Благуши, движением Махины. Несмотря на громадную комплекцию, руки махиниста двигались с завидной ловкостью, быстротой и точностью, говорившими о весьма солидном опыте работы на данном поприще. Мчавшаяся по степи Махина то издавала долгий, бьющий по ушами рев, окутавшись паром так, что ветер не успевал его уносить и в окне снаружи зависал молочный кисель, то ухала и утробно скрежетала, словно некое чудовище, в горле которого застрял непережеванный кусок. Испуганное степное зверье разбегалось прочь задолго до приближения бешеного железного зверя.
Да уж, восторженно думал Благуша, глядя от стола поверх плеча Ухаря в лобовое стекло, зрелище со стороны, верно, незабываемое — Махина без вагонов! Строчка веховых олдей, выстроившихся, словно шеренга стражников, по левую сторону от железной дороги, так и неслась навстречу, выбегая от горизонта... Горизонта? Глаза Благуши удивленно расширились. Впереди, вырастая из туманной дымки расстояний, уже довольно отчетливо прорисовывалась гигантская светло-синяя гора — конус со срезанной вершиной, — которая уходила в небо столь высоко, что, казалось, подпирала собой само Небесное Зерцало. Гора являлась не чем иным, как храмовником, столицей Простор-домена, тоже звавшейся Простором.
С каждой вехой, что они оставляли позади, храмовник проступал все четче и четче, безмерно разрастаясь вширь. Благуше приходилось слышать немало рассказов о величине городов-столиц каждой из шести Граней Универсума, но увиденное поразило всякое воображение, заставив испытать что-то вроде благоговейного трепета, — до самой горы было ехать еще несколько часов, но уже сейчас ее необъятные склоны заслоняли значительную часть горизонта. Горазды же были Неведомые Предки строить! И ведь именно эта гора, а об этом знал любой малец, рождала Луч, обласкивающий своей животворной силой целую Мировую Грань! Вон он, толщиной, наверное, с саму Махину, и сейчас бьет из вершины, ослепительно отражаясь от Небесного Зерцала! Восторгу слава не было предела. Зрелище было незабываемым, а путешествие поистине замечательным — будет что вспомнить после возвращения домой — и про виденный собственными глазами храмовник, и про схватку с бандюками!