— Эй, дедуля! Я передумал, песий хвост! Жаль мне твои седины, да и времени больно мало, не надрывайся! Беру то, что есть!
Растрепанная голова деда недоверчиво высунулась из проема пристройки.
— Ась? Передумал, халваш-балваш?
— Отвязывай камила, дед! И получай бабки! Расценки залога, надеюсь, не изменились, три матрешки? И две с половиной — возврат по прибытии, так? Да, и положенный глоток бодрячка не забудь поднести, песий хвост, а то знаю я вас, мангов, все сэкономить на нас, славах, норовите...
Сморщенное, как высушенное яблоко, лицо строфника расплылось в радостной беззубой улыбке.
Вскоре Выжига энергично топал по перрону, таща за собой строфокамила на поводке и ощущая после принятого внутрь бодрячка необыкновенный прилив сил (без этого ядреного наркотического зелья вынести тяготы и лишения суточной скачки на камиле было бы попросту невозможно, но и злоупотреблять им не стоило). Чтобы вывести бегунка на старт, нужно было сначала выбраться из-под освещенного изнутри вечными огнями купола в ночь. Пока же Станция, строение Неведомых Предков, основательно разлеглась длинным перроном перед торгашом с Роси. Многочисленные пристройки — что внутри, что снаружи купола, теснившиеся на полу, карабкавшиеся на сотворенные из неразрушимого лазурного байкалита стены, — не могли изменить облик древнего здания. Века, да что века, сама вечность в лице Станции взирала на Выжигу сейчас, но тому всегда было начхать на высокие материи, и думал он исключительно о своем, приземленном.
А на перроне царила суета — бегали грузчики, кричали десятники — заканчивалась разгрузка Махины, стоявшей пока передом к входящим на Станцию. Огромный самоходный механизм выглядел внушительно даже для тех, кто видел его не в первый раз. Приземистая стальная туша Махины распласталась на рельсах, выложенных двумя широкими, в восемь шагов, параллелями путей, гигантским чудищем из детских страшилок. Четко, словно вылупленные глаза, выделялись фары, охранная решетка сверкала зубьями рта, а по верху Махины и десятка вагонов шел алый гребень свернутых в щитовые колоды парусов, которые еще никто и никогда не видел в деле. Странным наростом высилась над Махиной отводящая труба, испускавшая слабые клубы пара. Так и мнилось — чудовищная Махина отдыхала словно живая, готовясь к очередному стремительному броску от края домена к его центру.
Раздался звук колокола — низкий тяжелый гул поплыл под древними, но вечно молодыми сводами Станции. Выжига невольно остановился, чтобы поглазеть на зрелище Разворота, и топавший сзади строфокамил тут же вытянул любопытный клюв у него над головой, гортанно крякая от возбуждения. Чем-то этот маневр привлекал гигантских птиц даже больше, чем зевак из людей.
Свистящий крик облаком густого пара вылетел из трубы. Махина дернулась, загремев железом вагонных сцепок, и медленно поползла к Завесе, выглядевшей как абсолютно черный зев туннеля, нарисованный на стене купола в конце рельсового пути. Да и в самом деле, какой это туннель, ежели снаружи Станции на этом же самом месте можно углядеть лишь глухую стену? Одна из загадок Предков...
А Махина уже нырнула стальной мордой в Черную Завесу, не спеша втягивая гигантское стальное тело в никуда. Махинист, необычайно огромного роста рыжий и усатый молодец, лихо спрыгнув на перрон прямо перед самой чернотой, важно сложил руки на груди и замер в привычном ожидании. Вот грохочущая голова Махины скрылась полностью, шум словно обрезало наполовину, и в черноту послушно потянулась длинная сегменчатая туша из вагонов, поделенных на два цвета — шесть грузовозов щеголяли легкомысленным голубеньким окрасом, а четыре людских — веселеньким желтым. Этакая желто-голубая змея. С каждым исчезнувшим вагоном на перроне становилось все тише и тише, пока в Завесу не нырнул наконец последний, и наступила полная тишина — всего на одно пронзительное мгновение, которого наблюдавшей за Разворотом толпе зевак не хватило даже на то, чтобы перевести дыхание. Миг — и морда Махины вынырнула из черноты, уже двигаясь в обратном направлении. Водила Махины торопливо зашагал по платформе по ходу движения, приноравливаясь к скорости подопечной и позволяя ей пока себя обгонять. Когда с ним поравнялась лестничная подножка, спускающаяся из-под ведущей в махинное отделение двери — тайна тайн для всех прочих смертных, — здоровяк махинист ловким прыжком заскочил на лестницу и нырнул в кабину. И тут же с облаком выпущенного из трубы пара Махина издала рев потревоженного зверя — приветствие своему повелителю.
Вот из Завесы вынырнул последний грузовоз, состав протащился еще с десяток шагов, еще раз засвистел гудок, еще раз клубы пара рванулись под своды Станции, и Махина замерла, как бы засыпая. Наступившая тишина на этот раз держалась чуть дольше, чем при Развороте, а затем толпившийся на перронах народ — будущие седуны людских и каморного вагонов, провожающие и просто зеваки — разразился традиционными оглушительными рукоплесканиями. Больно интересно все это гляделось для людей, в жизни которых было не так уж много развлечений. Тут же раздались свистки десятников, набежали грузчики и хозяева товара — и началось затоваривание грузовозов, представлявших собой здоровенные металлические короба на колесах, с целиком откидывающейся боковой стенкой. В людские же вагоны потянулись седуны.
Выжига немного постоял среди всеобщей суматохи, привычно отмечая торгашеским взглядом, кто, куда и какие товары грузит, но, спохватившись, пожал плечами и потащил разочарованно крякнувшего камила к выходу. Забавно все-таки: ну что этим птицам-переросткам до людской суеты? А вот зерном не корми, дай поглазеть...
До рассвета было еще далеко.
А значит, все пока шло по плану.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ,
в которой еще ничего не подозревающему Благуше снится сон
Жаль, что счастье не валяется по дороге к нему.