«Высшие силы? Ха!» — презрение в голосе Аспида было осязаемым, как запах гари. — «Слепые щупальца хаоса! Или жалкие кукловоды, тешащие свое скучающее всеведение? Неважно! Ты здесь. Мой. Игрушка. Разве не ирония? Силы, что принесли тебя сюда, возможно, жаждали героя… спасителя… а получили — дичь для моей охоты!»
Я вскочил, рванул вдоль ручья с мертвенно-перламутровой водой. Ноги горели, легкие рвались. Страх был острым, чистым, животным. Но сквозь него пробивалась ярость. На него. На этот мир.
«А эти… чувства!» — голос Тотемного Аспида вдруг стал сладковато-язвительным. — «К моей Виолетте? Милая глупость! Импульс тленного мяса! Она видит в тебе сказочного принца, спасителя рода… а ты? Видишь красивую, опасную тюремщицу? Или тебе правда мерещится… любовь?» — Слово "любовь" было выплюнуто с таким ядом, что листья вокруг почернели.
ПШШШШ! Струя кислоты прошила воздух над головой, сожгла крону. Ливень ядовитых искр обрушился вниз. Я нырнул под нависший камень, чувствуя, как едкие брызги жгут кожу.
«Она не одна, знаешь ли!» — продолжал Аспид, его голос теперь лился из самой земли подо мной. — «У меня есть и другие дочери. Старшие. Холодные. Расчетливые. Голодные до власти. Что с ними, а? Оставишь их… без внимания? Без… мужа?» — Смех зазвенел, как разбитое стекло. — «Или ты, глупец, возмечтал о гареме? Ха! Мягкотелый червяк! Ты слишком СЛАБ, чтобы возглавить род Аспидовых! Слишком ЧЕЛОВЕЧЕН! В тебе нет ХОЛОДА камня! Нет ЖЕСТОКОСТИ змеи! Ты — мякиш!»
"Мякиш". Слово ударило, как пощечина. Правдиво? Возможно. Но оно разожгло не страх, а вызов. Я выскочил из укрытия, рванув не от голоса, а навстречу очередному шипящему звуку атаки. Зеленая молния прожгла воздух сзади, там, где я должен был быть.
«О! Отчаянный прыжок!» — Аспид почти зааплодировал в моем сознании. — «Но не меняешь сути. Весь мой интерес к тебе… он оттуда!» — Голос стал шепотом, полным ненасытного голода. — «Из той щели между мирами, что тебя сюда вышвырнула. Твоя душа… она ПАХНЕТ иначе. Чужим светом. Чужой болью. Чужой надеждой. Она… экзотична. Я давно не пробовал такого деликатеса.»
Я замер, прислонившись к холодному, чешуйчатому стволу гигантского дерева. Не от усталости. От леденящего откровения.
«Да, смертный,» — прошипел Аспид, будто прочитав мои мысли. — «Я не просто убиваю. Я ПОЖИРАЮ. Души. Сущности. Силу. Великие семьи? Ха! Их гордые основатели… их непобедимые герои… многие стали моей ПИЩЕЙ! Их могущество, их амбиции, их страх — все перемолото в эссенцию, что питает мой камень! Ты — просто… следующая закуска. Особенно пикантная из-за твоей инаковости. И особенно забавная из-за твоих претензий на мою дочь и мой трон!»
Ярость. Холодная, ясная. Она вытеснила страх. Этот древний ублюдок считал себя вершителем судеб? Поваром на пиру душ? Он сожрал героев? Пусть. Но я не герой. Я — выживший. С синяками, с амнезией, с зелеными глазами, которые он же и дал. И с его ядом в крови, от его дочери.
— Приходи и возьми, чешуйчатый! — я крикнул в чащу, не своим голосом, хриплым от бега, но полным вызова. — Попробуй пожрать! Посмотрим, не подавишься ли!
Тишина. Густая, звенящая. Даже шелест листьев замер. Казалось, сам лес затаил дыхание.
Потом раздался грохочущий РЕВ. Не ярости. Восторга. Чистого, нечеловеческого наслаждения от сопротивления добычи.
«ДА!» — прогремел голос Аспида, от которого задрожала земля. — «ВОТ ТАК! КУСАЙСЯ, ЧЕРВЯК! ДАЙ МНЕ ВКУС ТВОЕЙ ЗЛОСТИ! ТВОЕГО ОТЧАЯНИЯ! ЭТО… ЭТО ПРЕВОСХОДНО!»
И лес ожил. Но не шелестом. Шуршанием. Со всех сторон. Десятки. Сотни. Не одно огромное существо. Множество. Меньше, быстрее. Шипящих, скользящих по черным стволам, выползающих из-под камней. Пары горящих точек — глаз — зажглись в лиловых сумерках. Охотник устал играть в одиночку. Он выпустил гончих.
Игра вступила в новую фазу. И ставки стали еще выше. Выжить — значило не просто убежать. Значило доказать каменному богу, что эта "закуска" способна отравить самого повара.
Маленькие твари — не змеи, а скорее ожившие осколки тьмы с игольчатыми зубами и горящими желтыми точками глаз — сжимали кольцо. Их шипение сливалось в жуткий хор, обещающий разорвать на куски. Я отступал, спина уперлась в холодный, чешуйчатый ствол. Пути не было. Только вверх — но ветви черных деревьев сплелись в непроглядную, враждебную сеть.
И тогда Он явился.