— Ху-ху-ху! — Аспид закатился своим леденящим душу смехом. — У всего есть логика, червь! На все вопросы есть ответ! Просто ты слишком слеп и глуп, чтобы их видеть! Интересно… сколько ты продержишься, узнав, какой мы род на самом деле? Какую тьму мы храним? Какие тайны пожираем? Ху-ху-ху… А теперь… — его тон сменился на повелительный, — …я дам тебе безделушку. Плату за твое послушание. И напоминание.
Он не шевельнулся. Но я почувствовал жар. Дикий, невыносимый жар, сосредоточенный на безымянном пальце правой руки. Я взглянул вниз. Кожа покраснела, потом побелела, потом… начала гореть. Не метафорически. Буквально. Плоть пузырилась, шипела, испуская едкий дым и запах паленого мяса. Боль была нечеловеческой, пронзительной, выворачивающей нутро наизнанку. Я вскрикнул, схватившись за запястье, но не мог оторвать взгляд от кошмарного зрелища.
Из обугленной плоти, словно растущий кристалл, выползало кольцо. Черный металл, холодный на ощупь, несмотря на жар. И на нем — извивающаяся фигурка змеи с крошечными, но невероятно яркими рубиновыми глазами. Перстень Рода. Он формировался прямо из моей плоти, вплавляясь в кость, становясь частью меня. Боль достигла пика, заставив мир почернеть на краю сознания, а затем… резко стихла, сменившись леденящим холодом металла на пальце. Кольцо было готово. Идеальное. Жуткое. Вечное напоминание.
— А теперь, смертный, — голос Аспида прозвучал прямо у меня в голове, ледяной и неумолимый. Его рубиновые глаза, гигантские, как озера ада, пристально впились в мои. — Только попробуй обидеть моих дочерей. Ты должен будешь уделить внимание каждой Старшей. Понять их. Удовлетворить их… амбиции. — В его голосе сквозила мерзкая усмешка. — Но если они будут недовольны… Ху-ху… ты умрешь очень, очень мучительно. Да-да… И смотри… — его голос стал шепотом, полным ядовитой "заботы", — …не разбей сердце Виолетте. Ведь она так хочет быть твоей единственной. Как же ты тогда продолжишь мое потомство, "осчастливив" пятерых, но не обидев одну? Ху-ху-ху… Будет забавно посмотреть на твои потуги.
— Ты… больной… — выдохнул я, чувствуя, как холод кольца проникает в кровь, смешиваясь с ужасом и отвращением.
— Нет! — громыхнул Аспид. — Просто ты ничего не понимаешь! Но как найдешь ответы… тогда все встанет на свои места. — Он сделал паузу, его огромная голова медленно попятилась, скрываясь в тени пирамиды. — А сейчас… на твоем месте я бы попытался узнать… для чего тот ключик? И что еще за артефакты вынесли из Первого Города? И почему… — его голос стал зловеще тихим, — …мои Старшие Дочери боятся туда приближаться? Ступай. Игра началась. И помни… — его фигура начала растворяться в тени, как мираж, но голос звучал четко, — …у тебя нет союзников. Доверять можешь только… мне. Ху-ху-ху… — Смех стал эхом, затихающим вдали. — …Мне? Ху-ху-ху…вот это я сказал глупость…ху-ху-ху…
Он исчез. Площадь опустела. Лиловый свет Изнанки лился на черные камни и ступени проклятой пирамиды. На моем пальце леденил кожу Перстень с рубиновыми глазами. В ушах звенело от смеха Аспида и его чудовищных откровений. А впереди была тьма тайн, интриг пяти сестер и осознание, что я — всего лишь пешка в игре древнего, безумного бога. Пешка, которой дали корону… чтобы было интереснее наблюдать за ее падением.
Мир завертелся, как пьяный волчок. Каменные плиты площади поплыли перед глазами, лиловое небо слилось с черными стенами замка в кашу из мрачных красок. Рубиновые глаза Аспида, его слова о погибшем мире, о лжи Жатвы, о Первом Городе и упырях-мужчинах — все это давило на сознание тяжелым, ядовитым грузом. Я почувствовал, как подкашиваются ноги. Земля резко рванулась навстречу.
И вот я уже лежу на холодном камне, задрав голову к вечно сумеречному небу Изнанки. Звон в ушах, солоноватый привкус крови на губах — видимо, при падении прикусил. Гул толпы прорвался сквозь звон — приглушенный, встревоженный.
— Лекс! Лексюша! — Голос Виолетты, острый, как лезвие, разрезал шум. Она рухнула на колени рядом, ее холодные пальцы впились в мои плечи, приподнимая. — Милый! Очнись! Что он с тобой сделал?!
Ее лицо, бледное от страха, закрыло небо. Изумрудные глаза, огромные и влажные, впились в мои, выискивая признаки жизни, понимания. В них не было ни капли игры — только дикая, животная тревога. Она аккуратно, почти нежно, провела большим пальцем по моим сухим, потрескавшимся губам. Ее прикосновение было прохладным и странно успокаивающим, контрастируя с бурей внутри меня.
— Как все прошло? — прошептала она, ее дыхание, пахнущее полынью и чем-то сладким, коснулось моего лица. — Милый, скажи что-нибудь! Дышишь? Видишь меня?